Проблемы взаимоотношений калмыков Степи и Российского государства, включения различных групп калмыков в состав казачьих войск, в том числе Войска Донского, имеет уже обширную и весьма серьёзную  историографию. Эти значимые исторические и военные сюжеты раскрыты в современной постсоветской историографии в работах историков и этнографов:Г.О.Авляева,Э.П.Бакаевой,А.В.Захаревича,У.Э.Эрдниева,К.П.Шовунова[6], С.В.Черницына, Р.Г.Тикиджьяна [4]и других авторов. После образования Южного научного центра РАН в 2005г, работа активизировалась, появились новые обобщающие исторические и краеведческие исследования. Особое место здесь занимает капитальный труд «История Калмыкии с древнейших времён до наших дней» (Коллективная монография в 3-х томах, Элиста, 2009г.,) где особо выделены главы и разделы по истории донских калмыков–казаков. Среди последних специальных исследований посвящённых данной проблематике, отличаются своей основательностью и новизной работы: Л.П.Александровской [1],  К.Н.Максимова [3], Г.Е. Цапник [5]. Российские и калмыцкие исследователи данной проблематики на основе различных групп сохранившихся источниковопределили, чтоещё в  начале-середине XVII в. часть дербетских, торгоутских и хошоутских нойонов предпочла организованную миграцию из Джунгарии на северо-запад, в пределы России. Впервые представитель торгоутского тайши Урлюка вошел в контакт с российской администрацией в Таре в 1606 г. Становление официальных вассально-служебных отношений с Российским государством и военной службы калмыков достаточно чётко зафиксировано в грамотах и договорах (шертях) калмыцких тайшей с царём Михаилом Фёдоровичем Романовым в 1618, 1623, 1630-1632г.г. Именно в 1640-60-х годах XVII столетия из монгольских  сте­пей в Поволжье и на левобережье степей Задонья перекочевала основная часть  племён ойратов (монголов, не принявших ислам, а исповедовавших разновидность буддизма – ламаизм), получившие название- «калмыков».Юридическое оформление процесса добровольного вхождения калмыков в состав России завершилось в 1655–1661 гг. Шёртными грамотами 1655, 1657 и 1661 гг. были определены зоны калмыцких кочевий (по Яику, по левому берегу Волги – степи от Астрахани до Самары, по правому берегу – до Царицына на севере с включением придонских степей на западе). В обмен на это, и на право беспошлинной торговли на российских рынках калмыцкие правители приняли обязательство военной службы как обязательной повинности, согласились с формулой: «быть в вечном подданстве и послушанье», формально отказались от проведения сепаратистской внешней политики. С 1658–1659 гг. калмыцкая кавалерия регулярно участвовала на стороне России практически во всех военных действиях против Турции и вассального ей Крымского ханства. Однако первоначально  они часто  вступали в столкновения с ногайцами и  донскими казаками из-за территории и скота,  затем стали налаживать связи и дипломати­ческие контакты. В 1648 году меж­ду калмыками и казаками был заключен оборонительный и наступательный союз против крымских татар. Уже в 1651г. отряд калмыков переправился через Дон, двинувшись в набег на владения крымского хана, упредив готовившийся татарами поход против донцов. В феврале 1661 года в донскую столицу Черкасск с дипломатической миссией от предводителя калмыков Дайчин-Тайши прибыл посол БаатырЯнгильдеев. Обменявшись подарками с войсковым атаманом Корнилой Яковлевым, послы провели пере­говоры по поводу совместных действий против крымских татар и ногайцев. Весной того же года с ответным визи­том в кочевья Дайчин-Тайши отправилось донское посоль­ство во главе с Федором Буданом и Степаном Разиным. Заключенный ими договор был выгоден не только донс­ким казакам, но  Российскому государству, ибо отныне калмыки из силы враждебной превращались в союзников России. Царь Алексей Михайлович в 1663 году одобрил союз донцов с калмыками, разрешив последним кочевать в юго-восточных пределах казачьей земли: по рекам Маныч, Сал, Иловля, Бузулук и Хопер. Для дипломатичес­ких приемов калмыков правительство вместе с казачьим жалованьем стало ежегодно присылать по двести ведер водки. Зимой 1663 года соединенный отряд донских казаков и калмыков совершил поход против татар, к Крымскому перешейку. Донских казаков возглавлял молодой Сте­пан Разин, а калмыков — ШогашаМерген и Шербет Бакши. В сражении у Молочных Вод они нанесли поражение сильному татарскому отряду во главе с СафарКазы-агой.

Окончание юридического оформления вхождения калмыков в состав России считается одновременно и началом истории т.н. — Калмыцкого ханства, просуществовавшего более века и сыгравшего главную роль в этнической консолидации калмыцкого народа. Несмотря на то, что калмыки (в отличие от казаков), в большинстве своём  не являлись православными, а исповедовали ламаизм, разновидность буддизма (это учение проповедовало терпимость к другим религиям), они довольно быстро вписались в культурную донскую среду, став со­юзниками донских казаков в борьбе против Блистатель­ной Порты и Крымского ханства. После смерти Аюки-хана в 1722 году, среди калмыц­ких вождей началась борьба за власть, на вершину кото­рой поочередно входили Церен-Дондук, а затем Дондук-Омбо. С последним успешные дипломатические перегово­ры провел войсковой атаман Данила Ефремов. Это было время, когда Российская империя готовилась к решаю­щим схваткам с Турцией и Крымом, когда фельдмаршал Миних сконцентрировал на Дону армию для похода под Азов, а затем и в Крым. Русскому правительству необхо­димо было знать, чью сторону примет в предстоящей вой­не калмыцкий правитель Дондук-Омбо, несколько десят­ков тысяч конницы которого являлись грозной по тем временам силой. Проявив незаурядные дипломатические способности, Данила Ефремов сумел склонить калмыцко­го правителя к союзу с Россией. За успешно проведенную миссию Данила Ефремов, указом императрицы Анны  Иоанновны от 17 марта 1738 года был назначен Донским Войс­ковым атаманом. И в последующее время дальновидный Ефремов поддерживал добрые отношения с калмыками, принимая их вождей-тайш у себя в Черкасском городке и в загородной даче на хуторе Красном. После смерти Дондук-Омбо, его внук, Цэбэк-Дорджи, от­кочевал с 33.000 дымовых отверстий(юрт-кибиток) народа из России в Китай.  В октябре 1771 г. Указом Екатерины II,т.н. Калмыцкое ханство было упразднено, часть современных историков считают этот дипломатический акт серьёзным просчётом внешней политики. Оставшиеся улусы управлялись самостоятельно наследственными нойонами под контролем астраханского губернатора и русских приставов. В 1742-58 г. часть калмыков поособому распоряжению  вошла в состав Войска Донского. Оставшиеся в России калмыки, ввиду своей немногочисленности и слабости, подвергавшиеся нападениям  воинственных соседей (киргизов, горских и других народов), обратились к имперскому правительству и донским казакам с просьбой о причислении их к казачьему сословию. В 1794 году на это было получено высочайшее разрешение, и оставшиеся кочевые калмыки поселились между  Доном, Донцом и под Черкасском. Обладая всеми казачь­ими правами, они имели так же право свободно исповедовать буд­дизм — традиционную религию своих предков. Из сильных, годных к военной службе калмыков, формировались сотни-аймаки, включаемые в состав донских полков. За службу калмыки получали хлебное и денежное жалованье. Кал­мыки, по физическим данным годные к военной службе, но желавшие работать скотоводами и табунщиками, мог­ли откупиться от военной службы, внеся определенную сумму в Войсковое правление для снаряжения вместо них на службу казаков.Отдельные представители донских калмыков (а также татар) слу­жили даже  ординарцами у наследника престола, великого кня­зя Павла Петровича, будущего императора Павла I. В 1798 году калмыки были подчинены Войсковому гражданскому правительству, а с 1803 года ими управля­ли специальные «приставы над калмыками», обязатель­но имевшие офицерские чины. Для большего контроля над особым, иногда не спокойным калмыцким воинством в начале прав­ления атамана М.Платова, их переселили на левобережье Дона, предписав «весной кочевать от реки Кагальника до Сала, летом по обеим Куберле и Гашуну, осенью в окрес­тностях Манычских соленых озер, а зимой по самой Манычи».Калмыки-казаки участвовали во всех войнах, которые вела Россия, в концеXVIII- XIXвв. Особенно донские калмыки прославилась на полях сражений с Наполеоном, в 1814 г. под командованием атамана М.И. Платова, когда они  насвоих степных малорослых лошадях и боевых верблюдах победоносно вошли в поверженный Париж. Наконец, в период военно-административных реформ АлександраI вc1802-1806гг, все калмыцкие кочевья были разделены окончательно на 3(три) основных улуса: Верхний, Средний и Нижний, управлявши­хся начальником-зайсангом, часто совмещавшим светс­кую и духовную власть. Калмыки Верхнего улуса – кочева­ли по реке Сал и левым его притокам, границы Среднего улуса лежали по обеим сторонам Маныча, а Нижнего — по рекам Эльбузд (Ельбузд), Ея, и Кугей Ея. Началось официальное определение за ними прав и обязанностей казачества и условий службы. Улусы, в свою очередь, делились на 13 сотен-аймаков.Сотни же делились на — хотоны. Всё же при этом, не согласные с решениями имперского правительства, в начале  века большая часть дербентовских калмыков откочевала в астраханские степи. В Войске Донском остались только калмыки Нижнего улуса. В 1801 году их насчитывалось 2.262 души мужского пола. В 1803 к ним присоединились около 400 чугуевских и доломановских калмыков, переселившихся в область Войска Донского. В итоге  в 1806 году в ходе реформ был образован Калмыцкий округ(кочевье) из кочевавших в Задонских степях калмыков. Земельная площадь, определенная под их станицы, была окружена с севера и запада казачьими и крестьянскими землями 1 и 2 Донских округов; с юга – землей, отведенной для частного конезаводства; с востока – землями калмыков Астраханской губернии. В этом же году им были дарованы все права и превилегииказачьего войскового сословия. Данные акты, по  утверждению известного историка-казаковедаК.П.Шовунова, оценку которых сегодня поддерживают многие историки,  сами донские калмыки  определили  самоназванием – «бузаав». В переводе и по смыслу  — «вручили ружьё» (оружие). Это было осмысление и  обретение нового почётного,сословно-правового, имперского статуса казачества – «бузаав» (т.е.  определили на государственную,военную службу).Донские калмыки-бузаавы(в последствии т.н. – «белые» калмыки) принимали активное участие в составе сотен-аймаков и казачьих полков в Отечественной войне 1812 года. В авангарде казачьих полков под командованием М.И. Платова в марте 1814 года, они вошли в Париж, поразив французов своим экзотическим обликом.Отбывая за пределами Донского края нелегкую службу наравне с казаками, донские калмыки сложили об этом цикл народных песен.Об эпо­хальных событиях борьбы сНаполеоном у калмыков, так же со­хранилось несколько патриотических песен, известных до сего дня.По «Положению об управлении Войском Донским» 1835 года,официально подтверждалось, что калмыки, наравне с казаками, теперь несли воинскую повинность. На этом основании было создано специальное Калмыцкое правление, которое просуществовалос 1836 по 1884гг. Были введены должности  судьи и урядника в Калмыцком правлении.В декабре 1846г. в ст. Великокняжеской открылось Калмыцкое окружное училище. В Государственном архиве Ростовской области(ГАРО), имеется соответствующий Фонд №309,ещё не достаточно исследованный историками, где сохранилось небольшое, но весьма интересное по содержанию количество описей и дел раскрывающих целый ряд проблем и направлений работы  этой новой управленческой структуры [2].В декабре  1859 г. в Калмыцком кочевье, насчитывалось уже  21.090 душ обоего пола. Великие реформы АлександраII  лишь частично коснулись Калмыцкого кочевья, больше вопросов было решено в контексте проведения военной реформы и обновления службы казаков, коснувшихся и калмыков в 1875-1879гг. Всё же по оценке учёных с 1862 по 1884 гг началось и постепенное , но основательное унификация калмыков с казаками, с 1859-62 гг., в Сальских степях создаётся Калмыцкий округ,(его основа территориально формируется  уже с 1806г),  вводилось станично-аймачное управление в 13 станицах-аймаках, а затем начался  и перевод на осёдлый образ жизни и частично ведения хозяйства.В 1882 году общее число калмыков, по отчёту органов внутренних дел  Области Войска Донского, достигло уже 28.659 человек. Трансформации пореформенного периода коснулись калмыцких кочевий и  в период правления императора Александра III. Донские калмыки, после создания особого административно-территориального образования — Сальскогоокруга,(отчасти 1 и 2-го Донского округа), и официального переводаих на осёдлый образ ведения хозяйства и бытав 1884-1886гг,  создали и проживали теперь компактно  в 13-и станицах и 9-и хуторах. Особую роль с 1846г по 1914гг. калмыки по-прежнему занимали в системе казачьих конных заводов-зимовников, как частных, так и госзаказа. Калмыки-табунщики оставались востребованной частью сообщества.

По мнению большинства историков и этнологов. Социологов  донские казаки –калмыки(бузавы) с конца  XVIII до начала ХХ вв. трансформировались в субэтническую группу, став важной частью казачьего военно-служилого сословия, с особенностями культурного и хозяйственного уклада.  Отличились донские калмыки (бузаавы)  в войнах, которые вела Российская империя в XIX — нача­ле XX веков (до 1917 года). Перед революцией 1917 года на территории Области Войска Донского проживало уже 30.200 душ калмыков. Донские казаки-калмыки приняли активное участие в событиях Российской революции и гражданской войны 1917-1920г.г. В основном калмыцкие полки и сотни служили в составе контрреволюционной Донской армии, а так же в  отдельных карательных подразделениях. Именно  поэтому большая часть казаков–калмыков и членов их семей(до 32 тыс.) стремилась   эмигрировать из Крыма вместе с бело-казаками в 1920году. Интересна, бесспорно и перспектива дальнейшего изучения калмыцкой казачьей диаспоры её роли и места в казачьей  эмиграцииХХ века. Таким образом проблемы трансформаций казачьего субэтноса-сословия, группы  донских калмыков XIX-XXвв.. и феномена казачьего возрождения начала ХХI следует сегодня  продолжать на стыке междисциплинарных исследований.

Источники и литература

1. Александровская Л.П. Судьбою связаны одной… История Сальского округа. Элиста, 2009,c .7-148, 215-246

2.Государственный архив Ростовской области ( ГАРО),  Ф. 309. Оп.1., 2.

3. Максимов К.Н. Калмыки в составе Донского казачества(XVIII-сер. ХХвв), Ростов-на-Дону, Изд. ЮНЦ  РАН , 2016, с.11-216, 345-415

4.Тикиджьян Р.Г. История и культура народов Донского края и казачества // Калмыки на Донской земле с XVII до начала XXвв. , Ростов-на-Дону , «Донской издательский дом», 2010, с.298-307

5. Цапник Г.Е.Становление и развитие калмыцких казачьих поселений на Дону :XVII-XIX вв., Автореф. кандидата исторических наук , Астрахань, 2006, с. 3-23

6.Шовунов К.П. Калмыки в составе российского казачества. (вторая половина XVII- XIXвв.) Элиста,Союз казаков калмыки, Калм-й.институт общественных наук, 1992, с.c.31-62, 65-130, 215-270.

Статья опубликована в сборнике «Война и воинские традиции в культурах народов Юга России (VIII Токаревские чтения). Материалы всероссийской научно-практической конференции. Ростов-на-Дону, 2019.С.202-207.

Для ссылок:

Яровой, А.В. Этноспорт донских казаков: от традиционных игр казаков к шоу казаков // Международный журнал «Этноспорт и традиционные игры», №2 (2). М: Институт наследия, 2019. С. 52-67. DOI: https://www. doi. ora/10.34685/HI. 2020.49.10.004

ЭТНОСПОРТ ДОНСКИХ КАЗАКОВ: ОТ ТРАДИЦИОННЫХ ИГР КАЗАКОВ К ШОУ КАЗАКОВ

Андрей Викторович Яровой

доктор философских наук, ORCID: 0000-0002-7312-0519 Азово-Черноморский инженерный институт, Зерноград;

Президент региональной общественной организации «Федерация казачьих воинских искусств — Шермиций»;

E-mail: iarovoi2005@yandex.ru РОССИЯ

Изменения в российском обществе ведут к исчезновению и подмене традиционной состязательной культуры донских казаков. Достаточно указать на распространение во многих регионах Российской Федерации феномена «казачество», который исследователи все чаще называют «неоказачеством», потому что оно сводится к военно-патриотическому воспитанию и сценическому фольклору. Неоказачество формирует новые образцы поведения, двигательной активности, политической и мировоззренческой ориентации, что вызывает обеспокоенность в локальных сообществах казаков Дона, Кубани, Урала и Терека, еще сохранивших исходную этническую идентичность.

Объектом нашего исследования стали традиционные игры и состязания (ТИС) казаков Дона, чтобы определить основные характеристики этих состязательных практик и составить представление базовой модели для решения вопроса об аутентичности их современных репрезентаций. Для достижения этой цели необходимо решить следующие задачи: во-первых, определить круг понятий, адекватно отражающих предмет исследования; во- вторых, осветить вопрос о генезисе явления; в-третьих, выделить и осветить этапы развития состязаний — от их зарождения до настоящего времени, с тем, чтобы указать на факторы, оказавшие существенное влияние на их трансформацию, расцвет и деградацию.

Источниковая база нашего исследования включает полевые материалы, собранные автором с 1994 по 2018 гг. на территории Нижнего и Среднего Дона и в Задонье. Воспоминания участников состязаний, чья социализация пришлась на конец XIX — начало ХХ вв., ранее опубликованные автором в материалах ряда конференций, посвященных исследованиям традиционной казачьей культуры. Полевые материалы и обзор источников по состязательным традициям вошли в сборник «Свод памятников состязательной культуры народов Юга России», изданный в рамках проекта «Формирование базы данных для создания социально-культурной сети «Традиции состязательной культуры народов Юга России”». Полевой материал собирался в экспедиционных поездках методом анкетирования и интервьюирования и включает в себя фиксацию конных и пеших состязаний, бытовавших у казаков в первой половине ХХ в., а также ТИС советского периода.

Архивные материалы Государственного архива Ростовской области содержат информацию о праздниках, проходивших в XIX в., и зафиксированные, как в периодических изданиях, так и в мемуарных записях местного населения. В архиве хранятся работы Х.И. Попова, Е.Н. Кательникова, В.Д. Сухорукова,

И.И. Краснова, П.Н. Краснова, И.С. Ульянова, в которых описываются ТИС, указываются места и даты их проведения, даются оценки их роли в общественной жизни.

Литературные источники, содержащие информацию о ТИС, содержатся в произведениях Ф.Д. Крюкова, Д.И. Петрова (Бирюка), М.А. Шолохова, А.Н. Скрипова и др. Здесь можно найти художественное описание кулачных боев, борьбы, скачек и состязаний наездников, а также исконных забав.

Научных работ, посвященных предмету исследования, пока единицы. Борьба и кулачные бои в среде казаков рассматривались в контексте воинских состязательно-игровых игр русского народа, упоминаются они и в прекрасном исследовании Б.В. Горбунова, которое в настоящее время требует уточнения в области статистических данных относительно казачьих областей России, и прежде всего Области Войска Донского. Особенностям казачьих ТИС уделяют внимание и современные исследователи, относительно кубанских и оренбургских казаков.

---

Упоминания ТИС донских казаков встречается в описаниях календарных праздников, системы воспитания и военной подготовки, а также в исследованиях социальной истории донских городков и их общин Особняком стоит работа А.В. Черной, которая провела систематизацию ТИС донского населения, по материалам второй половины ХХ в. с экскурсом в письменные источники XIX в. Описание функций и значений кулачных боев донцов на основе исследований верхнедонской традиции содержится в работе М.А. Рыбловой Кроме этой работы состязательные традиции донцов более не исследовались в качестве самостоятельного предмета рассмотрения, есть только еще одно современное исследование Т.С. Рудиченко, в котором изучены современные проблемы традиционной культуры Дона.

Указанные задачи исследования связаны с авторской гипотезой, которая может быть сформулирована следующим образом: состязания этноспорта эволюционируют от традиционных игр, являвшихся частью обряда, к спортивным играм постмодерна, которые наследуют название, но уже не имеют содержания обряда и характерных признаков этнодвигательности. В этом процессе эволюции можно выделить следующие этапы:

• «традиционные игры казаков», отражающие систему адаптации к природным и историческим обстоятельствам, традиционно их устраивает Войско Донское для военной подготовки казаков;
• «игры в казаков», современные казачьи соревнования и фестивали, не связанные с традицией, являющиеся имитацией или подделкой традиции.

---

Методология исследования включает авторскую концепцию агональной культуры, к которой относится и культура донских казаков, понимаемая как особого рода социальные коммуникации, содержащие нормативы социальных действий и формирующие ценностную ориентацию участвующих индивидов. В качестве основного подхода к исследованию использовалась теория этноспорта А.В. Кыласова, а также предложенное им совместно с В.Н. Расторгуевым положение о процессе коммодитизации ТИС — обезличивании под воздействием законодательно установленных стандартов в организации массовых культурных и спортивных мероприятий. Важным решением в компаративном анализе стало исследование Акселя Кёлера, который предложил методологию анализа шотландских Хайленд-игр и швейцарского Уншпунненфеста. В изучении подходов к изучению ТИС был использован дихотомический метод — теоретического и праксиологического измерения, предложенный Кыласовым.

---

К началу ХХ в. в России существовало одиннадцать казачьих войск, самым многочисленным из которых было Войско донское Донские казаки представляли собой этническую общность, о происхождении которой выдвигаются различные теории:                    тюркская, славянская, черкесская, беглохолопская. При этом сами казаки рассматривают себя или как самостоятельный народ, что характерно для донцов, проживающих на Нижнем Дону, или как часть русского (великорусского) народа, что более характерно для казаков Верхнего Дона. Донцы говорят на особом диалекте, относящемся к южнорусским говорам и имеющем особенности в фонетике, лексике и отчасти в грамматике. Диалект, в свою очередь, подразделяется на ряд говоров, характерных для казаков Верхнего и Среднего Дона, Северского Донца и Нижнего Дона. В последнем говоре (черкасском) особенно заметно украинское и восточное, в первую очередь, тюркское влияние. Обращает на себя внимание тот факт, что составление словника к словарю мужской субкультуры показало большое значение лексики тюркского и арабского происхождения. В численном отношении донцов по первой всероссийской переписи населения 1897 г. было 1 026 263 чел. Их численность значительно сократилась после Гражданской войны 1918-1922 гг. и последовавшей политики расказачивания и идеологического давления Советской системы.

К физическому уничтожению добавилась борьба с культурным своеобразием и этнической идентичностью у оставшейся части казаков, которая вызвала беспокойство Советского Правительства. Так, в телеграмме Реввоенсовету Южного фронта В.И. Ленин предостерегал о последствиях тех мер, которые большевики проводили в Донской области, а именно упраздняли название «станица», переименовывая ее в «волость». В разных районах области местная власть запрещала носить лампасы и упразднила само слово «казак». Во многих местах области запрещались местные ярмарки крестьянского обихода. В станице назначают комиссарами австрийских военнопленных.

Советская система образования рассматривала казаков не иначе как беглых крепостных крестьян, ставших сословием Российской империи, и стоявших на страже Царского престола. Только накануне надвигающейся Второй мировой войны советское правительство изменило политику по отношению к казакам.

В результате событий Гражданской войны численность населения уменьшилась на 50,4 %. В 1917 г. численность донцов составляла 1 507 178 чел., а к 1926 г. их осталось только 702 402 чел. Согласно переписи 2002 г. донских казаков уже было только 87 500 чел. в Ростовской области и 20 600 чел. в Волгоградской области. По переписи 2010 г. донских казаков проживало 29 236 чел. в Ростовской области и 16 821 чел. в Волгоградской области. Очевидно многие просто перестали себя идентифицировать с казачеством, поскольку фактов массового вымирания после Второй мировой войны нет.

В настоящее время помимо донских казаков, выделяющих себя по этническому или субэтническому признаку, появилось и такое явление, которое историк С. Маркедонов называет емким словом «неоказачество». Это явление связано с политическими процессами 1990-х гг. К неоказачеству можно отнести казаков «по духу» (общественников всех уровней и организаций) и казаков по службе (различного рода реестровые образования казаков, находящихся на государственной службе). После 1991 г. кризис идентичности сказался на мировоззрении всего населения бывшего СССР, люди стали искать новые образцы для подражания, и для части россиян притягательным оказался образ «казака», причудливо сочетающего в себе свободу, волю, анархизм и в то же время казарменность, патриотизм, «верность престолу». Все это причудливым образом воплотилось в неоказачестве — массовом пути так называемого «возрождения». В рамках неоказачества возникло бесчисленное множество игр и состязаний военно-прикладного и патриотического характера, ничего общего не имеющих с ТИС. Видимо моду здесь стали задавать реконструкторы и ролевики, которые занимались воссозданием исторического костюма, оружия казаков. Самым известным их совместным проектом является реконструкция Азовского осадного сидения. Функционирование неоказачества в течение двух десятилетий привело к формированию субкультуры, выраженной в особой одежде (мундир с огромным количеством орденов и знаков отличия, шашка, нагайка за сапогом и проч.), особом досуге (верстание в казаки, порка атамана и друг друга, участие в казачьих «варах» и т.п.) и принципах воспитания (казак- Христов воин, патриот и т.п.).

---

Традиционные игры донских казаков

Особенности истории и быта выработали у донцов особую культуру агонального типа, которая была пронизана войной и военным делом. Воспитание целеустремленного, находчивого человека, настроенного на то, чтобы активно включиться в борьбу за первенство, «а кто из нас самый лучший», были ее непосредственной задачей.

С конца XVI в. в документах Московского царства становятся известны сборы казачьих юртов на Монастырском острове, возле современного Старочеркасска, которые предполагали не только решение важных вопросов внутренней жизни Войска, но и выявление самых лучших всадников, стрелков, борцов. Сборы происходили с начала весны и до Петрова дня. Здесь на яру проводились войсковые смотры. Как писал А.С. Казаченко: «Общевойсковые

---

^[

сборы и были тем единственным действом, которое происходило на Яру. Яр не в переносном, а в прямом смысле был сценическим войсковым местом. За отсутствием амфитеатра, театральное войсковое сооружение было чрезвычайно примитивно, но все же это был самый настоящий театр. К назначенному сроку на Яр собиралось все войско. Словно в сказке, из ничего выстраивался «амфитеатр», хотя и не каменный, но с признаками той же правильной геометрии круга». Это место иногда именовалось «Казачьим островом», оно было запретно для чужаков. В 1635 г. после нападения кафинского паши с крымцами и азовцами, 31 человек нападавших попали в плен, которые были казнены, так как по обычаю казачьего войска, «тем людем спуску не бывает» и на выкуп, захваченных на острове не отдавали. В описаниях В.Д. Сухорукова в мае, когда главное войско собиралось всеми юртами, вторая половина дня посвящалась забавам и играм, состоявшим из борьбы, стрельбы из ружей и луков в цель, конных маневров.

Как видно сборы донцов изначально относились к началу весны, а точнее к концу марта, когда начинался паводок и холодная (казачья) вода затапливала пойму Дона. Завершение сборов приурочивалось к моменту схода теплой (русской) воды — Петрову дню. В более позднее время места связанные с историей, казаки использовали в качестве мест сборов на праздники, на таких местах атаманы также назначали смотр малолетков. Такими местами выступали и границы юртовых угодий, куда съезжались на состязания казаки из ближайших станиц.

Казачьим календарным праздникам посвящена работа Рыбловой, которая считает, что культура казаков становилась не как продолжение крестьянской русской культуры, а формировалась как противостоящая ей, как культура воинская, мужская, маргинальная, отрицающая нормы и принципы статусной зоны. При этом Рыблова исходит из того, что сформировавшийся у донских казаков цикл календарных праздников, с одной стороны, сохранил общерусскую основу, а с другой — имел множество специфических черт, связанных с особенностями природной среды и хозяйственного уклада жизни казаков, с их статусом военно-служивого сословия. При этом для Рыбловой важным оказывается вписывание казачьих праздников в восточнославянскую традицию, так как в этом случае открывается возможность использовать наработки семиотических и фольклорных школ и направлений для дальнейшей интерпретации казачьих обрядов. Это утверждение Рыбловой весьма спорно, поскольку не касается наследия степных народов (ногайцев, калмыков), чье присутствие в культуре и языке казаков Нижнего Дона не вызывает сомнения. В качестве сравнительного материала мы использовали работы связанные с культурой степных народов.

---

В 1818 г. есаул Е. Кательников писал, что «Торжественные станичные компании были на Троицын день и на Масленицу. Соседние станицы при своих атаманах и стариках, со знамёнами, съезжались верхи на рубеж с общественной сиушкою. Там делали шермиции и кулачные бои». Отметим, что содержательная сторона состязаний была практически идентична во всех станицах, она отразилась также и в детских играх. Так, в окрестностях Старочеркасска детвора выходила за палисадник города, разбивалась на две партии, строили лагерь из камыша. Все в воинских доспехах. В бумажных шапках и лядунках, с лубочными саблями, с маленькими деревянными пиками. В каждой партии — свой предводитель. Знамена из окрашенной бумаги, трещотки, бубны и тарелки для торжественных песней. По данному знаку обе партии снимаются с лагеря, сходятся, сражаются. Победители преследуют побежденных, отбивают знамена, берут в плен людей и торжественно, с трофеями своих подвигов, при звуке бубнов и тарелок, входят в город, чтобы принять от стариков похвалу. Эта игра повторяет шермицию, которую уже в конном виде устраивали взрослые казаки. На определенное место казаки съезжались при атамане и стариках, на лучших конях, в полном вооружении — с пиками, длинными ружьями, шашками, боршнями, луками и проч. Обширный лагерь разбивался посреди ровной долины, на которой недели по две и по месяцу, в присутствии войскового атамана, продолжались военные игры. Одна толпа юношей пробовала скачкою быстроту лошадей. Другая на всем скаку стреляла в цель. Там удальцы, перекинув через седло стремена, стоя, неслись во весь опор на диких лошадях, отбиваясь шашкою или целясь ружьем. Либо, разослав на землю бурку и бросив на нее плеть, монету и т.п. хватали их на всем скаку. Выезжали охотники поединщества и, раскакавши друг на друга, начинали бой плетьми. Затем открывалось новое зрелище. Большая часть воинов в полном вооружении неслась толпою к реке и на все лету, бросившись в воду, переплывала на другой берег… С наступлением вечера производились кулачные бои».

Задаваясь вопросом о боевых качествах казаков, генерал И.И. Краснов, писал, что «все казаки, где бы они ни жили, пред каждым воскресным и праздничным днем, стекались в станицы, по большей части верхами, так, что верховая езда и в домашнем быту была неизбежною потребностью казака, и каждый приучался к ней с самого младенчества… Наслушавшись разных повестей из военной жизни, молодые люди садились на лошадей и выезжали за станицу, где старались представить в действии рассказанное им, и разделясь на две стороны, делали пример сражения. Очень нередко присоединялись к ним и служащие казаки, которые делали им со своей стороны наставления. Эти домашние маневры часто соединялись со стрельбою в цель с лошади и пешком, и с другими воинственными упражнениями; они бывали не только в воскресные дни, после станичных сборов, но повторялись всегда, как только казаки съезжались вместе, особенно верхами.».

В описаниях английского путешественника начала XIX в. эта игра выглядела следующим образом: «Казаки упражнялись в маневрах, рассеваясь по степи, заманивая противника в засаду, в конце были устроены состязания с оружием и джигитовкой». На Монастырском урочище в описании А. Ригельмана в XVIII в., казаки Черкаска «всякий год на оное кладбище в субботу сырной недели поминовение по убитым делают, куда почти все, исключая самых старых и малых, выезжают и по отслужению над оными усопшими панихиды едят и пьют, поют и потом бегают и скачут на конях и делают из того для экзеции своей настоящерыстание, в который случай и не без убийства нечаянного от скачек тех бывает».

Можно видеть, что содержательной стороной состязаний были скачки на длинные дистанции, скачка на целик (мишень), шермиции — конная игра, напоминающая маневры, пешие фехтовальные игры детей и молодежи, состязания в стрельбе из лука и ружья, во владении оружием, прежде всего пикой. Состязания носили обрядовый характер. Вот как, например, описывает скачку на мишень Сухоруков: «На открытом месте стояла мишень — пучок камыша, перпендикулярно поставленный, а в саженях 200 от него назначался пункт, от которого надлежало скакать. Начиналась скачка. Первый несется стрелой седой старец. Бросив у самого пука поводья, прикладывается он коротким своим ружьем, и пук зажжен. За ним летит юноша, который на все скаку спрыгнув с лошади и держась одной рукой за гриву, выхватывает другой из-за пояса пистолет, стреляет в пук и в миг — на лошади. Другие по следам перепрыгивают через огонь.

Помимо упражнений с оружием популярной была борьба на поясах, которую на Нижнем Дону называли «на-ломка», «за пряжки». В некоторых станицах проходили кулачные бои, как коллективные, так и в виде единоборства с разными правилами, где можно было бить только в голову, или только в корпус, или «по чем попало». Все состязания имели обрядовую природу и составляли важную часть праздника. Наиболее древними из них были весенние праздники, которые слились с Масленицей; обряды поминовения, которые в разных

---

станицах проходили на старых городках, погостах; сборы казаков на престольные праздники. С развитием Войсковой организации происходит отрыв некоторых состязаний в скачке и целевой стрельбе, которые организуются как завершающий этап подготовки казаков к службе или ежегодных лагерей. Положение об управлении Войском Донским 1835 г. регламентировало многие вопросы быта и подготовки казаков, превращая их в замкнутое военное сословие, с другой стороны происходила консервация воинских умений и навыков, которые стремительно исчезали из культуры донцов, с приходом нового, земледельческого быта.

Символический смысл состязаний, проводимых над могилами предков, представляет собой рождение нового мира. Всадники прыгали через зажженный выстрелом огонь; меткой для стрельбы служило яйцо; конные и пешие инсценировали сражение, а лучшие наездники показывали удаль во владении оружием и конем. При этом лучшие воины прославляли свои юрты умением, из них избирали есаулов и предводителей отрядов. Рождение нового мира, приход на этот свет умерших предков являлись основанием для смещения акцента с календарного праздника на поминовение погибших. Всадники устраивали скачку на длинные дистанции, к какому-нибудь кургану, разыгрывали настоящие сражения и состязались в конном и пешем виде, выявляя сильнейших. Сильнейшие батиры, отваги, как называли их на Дону, отвечали за благополучие казачьих общин, ими гордились, они несли особый, казачий стереотип поведения, который донцами назывался «донская развязка» или «чагоманская ухватка». Описывая ее, информаторы обращали внимание на посадку казака на коне, на манеру держаться в седле, на походку, на умение владеть оружием, собственным телом и конем. Что выражает этнодвигательность явления.

С другой стороны, на формирование казачьих состязаний оказала влияние и степная традиция, так как костяк донских казаков на раннем этапе был тюркского происхождения. Наследование обычаев поминовения предков и сопровождение этого обычая состязаниями имеет под собой или монгольское или степное основание. Показательно сравнение обрядов погребения у ногайцев, запорожских казаков и донцов, которые, по сути, идентичны. Поминовение предков сопровождалось и обычаями отбора воинов в поход, который имел в основании уже личное состязание, при этом сборы на священном месте стали носить характер массовых смотров полков, которые обязательно сопровождались коллективными состязаниями (двумя командами) или облавными охотами. Эти сборы донских казаков аналогичны традициям кочевых народов средневековья, если сравнить обычаи монголов имперского периода и донцов.

Традиционные игры донских казаков в старинных своих проявлениях всегда носили обрядовый характер, именно поэтому они были запрещены советской властью, которая запрещала и само имя «казак». Состязания с оружием ушли в разряд детских игр и коллективной памяти, хотя еще перед Второй мировой войной можно было отыскать старого урядника, занимавшегося с детьми деревянным оружием, сами дети играли в казачьи игры, не принимая в свои ряды иногородних. Такая ситуация долго сохранялась в хуторах и станицах, где в большинстве проживало казачье население.

После 1930 г. традиции состязаний сохраняются в формах обучения детей и молодежи стариками и новых советских праздниках 1 мая и 7 ноября, а также сохранившейся Масленице. На этих праздниках уже не только казаки, но и заселившее Донскую область новое населений, демонстрировали соревнования в скачке, джигитовке и рубке лозы (как вид военно-прикладного спорта сохранилась до 1970-х гг.). Пешие состязания заняли место детских игр и развлечений молодежи (игра в шашки, в войну), поясная борьба практически исчезла с развитием спортивных вариантов борьбы, но сохранялась в отдаленных хуторах и семьях казаков, как элемент подготовки или как развлечение на «сабантуе» (праздник по случаю завершения уборки урожая в традициях казаков). С резким уменьшением конного поголовья в 1980-е гг. исчезают конные состязания на Советских праздниках. Если в 1950 г. в Ростовской области насчитывалось 846 991 950 голов лошадей, то в 1993 г. их осталось 2 545 голов.

Основной формой сохранения традиционной воинской культуры во второй половине ХХ в. являются память стариков, детские игры и фольклорные фестивали разного уровня — от районного до областного, заменившие традиционные праздники на Дону. Традиционные состязания в форме скачек и конных игр еще сохраняются в качестве содержания советских праздников.

Накануне Второй мировой войны в танцевальных коллективах практикуют использование шашки как предмета жонглирования, который при помощи любителей и мастеров восточных боевых искусств в начале 2000-х гг. превратился во «фланкировку шашкой» — весьма странного явления, которое чиновники от Министерства спорта Ростовской области включили как дисциплину в «Спартакиаду народов Дона», где она стала занимать место так называемого национального вида спорта донских казаков. Жонглирование шашкой было подхвачено различными группами неоказачества и стало своеобразным маркером этого движения. Здесь даже не танец с оружием выходит на первое место, а что-то сродни боя с тенью, где выступающий должен согласно бальной оценочной системе продемонстрировать умение вращать шашкой, перехватывать и подбрасывать ее, нанося одновременно удары руками и ногами, одновременно делая кульбиты и кувырки. Другой дисциплиной неоказачьих состязаний стала «рубка шашкой». Стремление организаторов к спортизации, включая женские соревнования — немыслимые в традиционном обществе, ведет к разрушению этнического статуса игр. Такие соревнования преподносятся как «казачья олимпиада», что ведет к потере культурной памяти и полной деградации явления, что отмечает в своей работе Кыласов.

Работа по сбору и систематизации состязаний донских казаков началась в начале девяностых годов. Она вылились в проведение семинаров и соревнований по традиционному фехтованию, борьбе и кулачному бою, бытовавших в Задонских степях. Тяга природных казаков к месту поминовения предков привела к тому, что опираясь на немногочисленные остатки коренного населения Старого Черкасска, был восстановлен обряд панихиды на Монастырском урочище, при этом опорой служили живые свидетели последней панихиды, которая состоялась в 1942 г.

На территории русской крепости Святой Анны, построенной в 30-е годы XVIII в. стали проходить шермиции большого масштаба, памятуя, что здесь со времен атамана Платова устраивались конные ристания и скачки. На крепость как на место проведения традиционных скачек указывали местные жители. Содержательной стороной современных шермиций были: молебен, восстановленный чин освящения воинского оружия, обряд посажения на коня, конные и пешие состязания. Призовой фонд был традиционным и включал в себя седло, шашку, элементы одежды. Его формированием занимались казаки, организаторы игр. Конные состязания предполагали показательное построение лавы и демонстрацию боевых элементов тактических построений казаков в бою, после устраивались состязания во владении оружием: метали дротики, стреляли из лука, рубили шашками мишени. Главный критерий победы заключался в умении превозмочь своего соперника, который параллельно выполнял такие же упражнения. В пешем виде состязались в фехтовальном бое на шашках и пиках, рубке полосы мишеней, борьбе на-ломка и кулачном бою. Для детей восстановили игру в айданчики (альчики), метание тяжестей (кто кого перебросает). Главной же составляющей в шермициях на Монастырском урочище является панихида по погибшим предкам. Эти игры казаков в терминологии Кыласова соответствуют «играм верующего человека». Здесь молитва, место памяти, собственное участие в обряде являются механизмом сборки его идентичности.

Таким образом, для донцов аутентичность обряда является важным элементом жизнеутверждения народа, сборкой смыслов всей его культуры. Проведение такого обряда вне исторического места бытования совершенно немыслимо. В содержательном аспекте, традиционные состязания верхом и пешком сохраняют элементы этнодвигательности.

Образовавшийся слепок традиционного казачьего праздника был растиражирован по Ростовской области и вышел за ее пределы. Теперь шермиции проводят от Калининграда до Владивостока, правда, кроме названия это явление не содержит там ничего традиционного. Если апеллировать к учению Жана Бодрийяра о симулякрах, шермиции распространились исключительно благодаря своему уникальному названию. Теперь шермиции проводят музеи, рестораны, районные администрации. Организаторы таких шермиций преследуют чисто коммерческий интерес, повышая привлекательность территории музея или ресторана для посетителей и в первую очередь туристов. Скопировав с традиционных шермиций основную модель, руководители «проектных» шоу не понимают, что их явление не имеет связи с традицией, что обряд поминовения или празднование встречи весны не могут быть соотнесены с англосаксонской моделью спорта, по которой они «выравнивают» казачьи игры с нарушением всех мыслимых традиционных норм и правил. Названия таких симулякров содержат типичные спортивные термины: «международный турнир», «национальные игры», «чемпионат». Свои соревнования они называют «олимпиадами». Для нас остается невыясненным то, чего здесь больше — постсоветской ментальности или банального невежества?

Несколько слов следует также сказать об имитациях других казачьих состязаний, которые распространились в российском казачестве, это так называемые «казачьи спасы», «казачьи вары», «казачьи рукопашные бои», «рукопашные бои пластунов» и др. Креативом таких соревнований занимаются малограмотные физкультурники, придуманные ими боевые искусства не имеют будущего, потому что в равной мере чужды англосаксонскому спорту и традиционным играм казаков.

Заключение

Восстановленные состязания казаков Дона не имеют укорененности в современном образе жизни и сохраняются исключительно волей природных донцов, создающих романтический образ прошлого в целях воспитания духа предков.

Процесс коммерциализации казачьих игр, превращение их в спортивное мероприятие, состоящее из разного рода чемпионатов, приводит к возникновению спортивных федераций, спортивных клубов казачьих боевых искусств, появлению гранд-мастеров, что отдаляет состязательную практику от изначальной традиции, делает ее чуждой традиционной системе ценностей.

Подводя итоги нашего исследования, мы можем дать определение существующим современным формам репрезентаций традиционных игр и состязаний казаков:

• «традиционные игры казаков» — состязания обрядового характера,

являющиеся неотъемлемой частью ритуального комплекса, проводятся в рамках народных праздников и местах традиционного бытования;

• «игры в казаков» — состязания, устраиваемые для всех желающих, по англо-саксонской модели в виде олимпиад и чемпионатов, с участием профессиональных спортсменов, чаще всего они являются имитациями и костюмированными шоу для поддержания туристического бизнеса, ресторанной индустрии и профанации патриотического воспитания.

---

Международный журнал «Этноспорт и традиционные игры». http://ru.ethnosport.org/journal/

 

В ходе работы экспедиции был зафиксирован лечебный обряд, имеющий широкую аналогию в полевых этнографических материалах, собранных автором в 1983 – 2000 гг. и дореволюционных источниках. Часто болеющего ребенка «продавали» кому-нибудь из соседей. «Если вжэ  так  болие, раньше до бабок обращалысь. Бабка прыйдэ й скажэ: «Цэ надо у викно прода кому-нэбудь… Кого-нэбудь пидговорить, пусть прыйдэ, купэ. Тока кризь викно. Вы подастэ и скажытэ: «Там я ось продаю ребенка». А вин тода спрашуе: «А сколько вам давать?» – «Да я цину нэ буду вставлять. Скикэ вы дастэ». Тоди вин бырэ рыбенка там, особенно шоб мужык, а деньги дае в окошко матэри. Вин йийи тут подэржэ, подэржэ и возвращае обратно матэри [через дверь – М. С.]. Бувае поправится… Денег хто скикэ даст. Ребенок када выростэ, його щитае як вторый свий отец» [Булах Мария Савустяновна, 1909 г. р.] (1).

По мнению Н. И. Бондаря инсценировка продажи часто болеющего ребенка у кубанских казаков имела целью «обмануть болезнь, отвести ее от ребенка» (2, с. 26). В. В. Воронин, анализируя некоторые лечебные обряды кубанских казаков, включает этот обряд в комплекс обрядов «перерождения», к которым он относит «перепекание», «продажу», «выметание на сор»  ребенка и некоторые другие, суть которых, по его мнению, заключается в «уничтожении» образа больного ребенка и получения нового» (3, с. 41).

Нам представляется, что ритуально-магические действия, осуществляемые при «продаже» ребенка имеют символической целью (в своей архетипической основе) изгнание–удалениеболезни из тела ребенка, сам обряд носит очистительный характер, а говорить о нем как об обряде «перерождения» [по терминологии В. В. Воронина] можно в контексте  ритуальной смерти и нового рождения ребенка, при котором происходит его исцеление («покупатель» больного ребенка становится для него «вторым отцом», а в инварианте, приведенном в статье Н. И. Бондаря «покупатель» одевает на ребенка крестик и становится его крестным отцом).

Изучая архаичное мировоззрение (пусть в его рудиментарных формах) мы не можем обойти «капитальную индоевропейско-славянскую культурную оппозицию» свое / чужое, которое открывает собой «целый ряд еще должным образом нераскрытых аналогичных импликаций, пронизывающих культуру» (4, с. 157). «В самых общих чертах свое – принадлежащее человеку, освоенное им; чужое – нечеловеческое, звериное, принадлежащее богам, сфера смерти» (5, с. 4). По мнению Б. А. Успенского, именно потусторонний мир является источником целительной и плодоносящей силы (6, с. 66). Вполне естественно с этой точки зрения, что герой волшебной сказки отправляется в тридесятое царство, «чтобы получить… власть над жизнью и смертью, над болезнью, над исцелением» (7, с. 268). Этим же объясняется и использование для лечения атрибутов, связанных с покойником, погребальным обрядом, могильной землей, костями мертвеца и проч. (См. напр.: 8). Как отмечал О. Н. Трубачев, глубоко укоренились воззрения. согласно которым в тот мир переправлялись через воду (4, с. 173). Представления о том, что вода отделяет земной мир от загробного и служит границей, которую преодолевает душа на своем пути к «тому» свету, известно многим народам (9). Но существуют и другие «каналы связи» (по терминологии А. К. Байбурина), которые принадлежат сразу двум мирам. Они призваны и запирать границу и открывать ее в случае необходимости, в зависимости от типа ритуала. К такого рода границам, помимо прочих, относятся окна и двери.

У некоторых европейских народов (скандинавов, немцев, западных славян, украинцев) имеются поверья и былички о подмененных детях. «Суть их состоит в том, что некие мифологические существа крадут маленьких детей и подбрасывают вместо них своих, которые отличаются особой крикливостью и плохим сном» (10, с. 72). В ритуально-магических способах лечения, в данном случае, на первый план выступает идея обмена между человеком и иным миром; при лечении ребенка от детской бессонницы у южных славян (сербов, болгар), у румын и у восточных славян, главным образом украинцев, присутствует мотив передачи детского плача / болезни ребенку мифологического существа.

В лечебно-магических обрядах «продажи» ребенка для урегулирования нарушений, вызванных вторжением сил чужого мира (болезнь), применяется ритуал, направленный на ее уничтожение (выдворение за пределы своего мира). Результат достигается установлением равновесия между своим и чужим миром, путем обмена, сущностная характеристика которого носит амбивалентный характер. Окно и дверь играют в обряде важную роль: как мы знаем, в восточнославянской мифоритуальной традиции они стоят в одном семантическом ряду с «другими каналами связи» и в контексте ритуала связаны с получением «исцеления». Через границу (в данном случае это окно и дверь) ребенок попадает в мир мертвых и рождается в новом качестве (исцеленным, свободным от болезни, которая возвращается в свой мир). Символическое рождение ребенка отмечается ритуальными маркерами (одевание на шею крестика «покупателем», который становится крестным / вторым отцом ребенка). Происходит обмен между своим и чужим миром, при этом в качестве «вещей» обмена, который должен способствовать установлению нарушенного равновесия выступают здоровье и болезнь, или же осуществляется обмен детьми (при случаях «подмены» ребенка). В традиционном мировоззрении ситуация исцеления (уничтожения, изгнания болезни) связана с максимальной синкретичностью образов и недифференцированностью утилитарного и сверхъестественного. Символическая смерть / рождение ребенка, при котором происходит уничтожение болезни, находит аналогию в русле самых различных культурных традиций, в которых потусторонний мир соединяет функции подателя жизни и властелина смерти.

Существует детальное описание обряда «запекания» ребенка от сухотки, сделанное одним из дореволюционных бытописателей, которое завершается «продажей» ребенка, причем знахарка забирает его на ночь, а затем возвращает матери (11). «В глухую полночь, когда печь простынет, одна из баб остается с ребенком в избе, а знахарка выходит во двор. Окно в хате должно быть открыто, а в комнате темно.

– Кто у тебя, кума, в избе? спрашивает со двора знахарка

– Я, кума – (называет себя по имени)

– Более никого? продолжает спрашивать первая

– Не одна, кумушка, ох не одна; а прицепилась ко мне горе-горькое, сухотка поганая

– Так ты ее, кума, выкинь ко мне! советует знахарка

– Рада бы бросить да не могу, слышится из избы

– Да почему?

– Если выкину ее поганую, то и дите-чадо прийдется выкинуть: она у нем сидит

– Да ты его, дите-то, запеки в печь, она и выйдет из него, слышится совет кумы».

После этого ребенка кладут на лопату для выпечки хлеба и помещают в печь.

Знахарка, бывшая во дворе, обегает вокруг дома и, заглянув в окно, спрашивает:

« – А что ты, кума, делаешь?

– Сухотку запекаю <…>

– А ты, кума, смотри, не запекла бы и Ваньку

– А чтож? – отвечает баба, и Ванькю не пожалею, лишь бы ее, лиходейку, изжить

– Ее запекай, а Ваньку мне продай».

Затем знахарка передает в окно три копейки, а мать из хаты подает ей на лопате дитя. Это повторяется трижды, знахарка, обежав хату и каждый раз через окно возвращая ребенка матери, ссылается на то, что он «тяжеловат». «Ничего здорова, донесешь» – отвечает та и снова передает на лопате дитя. После этого знахарка уносит ребенка домой, где он и ночует, а утром возвращает его матери.

Из ритуального диалога между матерью ребенка и знахаркой очевидно следует доминантная направленность обряда «запекания» на реальное изгнание болезни, «сидящей» в ребенке, что перекликается с некоторыми лечебно-магическими приемами народной медицины у кубанских казаков, ориентированными на реальное изгнание болезни из тела больного при помощи огня, пепла, дыма (12). Однако печь как символ «чаще всего включается в «тексты», направленные на предсказывание / узнавание или ликвидацию ущерба для восстановления нормального (т. е. первосотворенного) хода событий» (13), но она может рассматриваться и как детородный символ, помещение в печь больного ребенка, видимо, символизирует акт повторного рождения. Продажа ребенка знахарке есть способ разлучить его и болезнь, к тому же уничтожение сухотки (судя по диалогу) будет продолжено, дитя передается на ночь «ритуальному специалисту», обладающему способностью к общению со сферой чужого и способной превращать своих в чужих (и наоборот), что и происходит в данном случае.

В недифференцированном по признаку здоровье – болезнь потустороннем мире, традиционное сознание видит порождающее начало, и символическая смерть / изгнание болезни трактуется как повторное рождение ребенка. Временное исчезновение, небытие, сопоставимы с символической смертью и реализуются в обряде как акт «продажи» ребенка. Возвращение ребенка (с соблюдением ряда инициально-очистительных норм) в семью символизирует его новое рождение. Получение здоровья, исцеление оказывается возможным, согласно мифоритуальной традиции, благодаря потусторонним силам, уничтожающим / принимающим обратно болезнь.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Материалы этнографической экспедиции Отдела традиционных национальных культур Краевого научно-методического центра культуры (1993 г.) в Темрюкский район Краснодарского края. Науч. рук. экспедиции Семенцов М. В. Фономатериалы хранятся в личном архиве автора.
2. Бондарь Н. И. Традиционная духовная культура кубанского казачества (конец XIX – первая половина XX вв.) // Традиционная культура и дети. Краснодар, 1994.
3. Воронин В. В. Лечение «испуга” как обряд перерождения // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1996 г. Дикаревские чтения (3). Краснодар, 1997.
4. Трубачев О. Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 1991.
5. Байбурин А. К. Ритуал: свое и чужое // Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. Л., 1990.
6. Успенский Б. А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982.
7. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.
8. Семенцов М. В. Мертвец-врачеватель (оригинальная ветвь народной медицины кубанских казаков // Новые материалы по этнографии кубанских казаков. Краснодар, 1993.
9. Менцей М. Славянские народные верования о воде как границе между миром живых и миром мертвых // Славяноведение. 2000. № 1.
10. Агапкина Т. А., Топорков А. Н. К реконструкции праславянских заговоров // Фольклор и этнография. Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. Л., 1990.
11. Кубанские областные ведомости. 1901. № 158.
12. Семенцов М. В. Состав народных медицинских знаний кубанских казаков в XIX – начале XX веков // Фольклорно-этнографические исследования этнических культур Краснодарского края. Краснодар, 1995.
13. Бондарь Н.И. К вопросу о системных связях в традиционной культуре // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1996 год. Дикаревские чтения (3). Краснодар, 1997.

 

Семенцов, М.В. Лечебный обряд в контексте символического освоения пространства [Текст] / М.В. Семенцов // Мир казачества : сборник научных трудов.– Краснодар, 2006. – Вып.1. – С.129-134.

 

Как бывало мне, добру молодцу, да времячко:

Я ходил, гулял, добрый молодец, по синю морю,

Уж я бил-разбивал суда-кораблики,

Я татарские, персидские, армянские.

Еще бил-разбивал легки лодочки:

Как бывало легким лодочкам проходу нет,

А ноныча мне, добру молодцу, да время нет.

Из донской песни.

Весна нынешнего года была, даже на юге, холодная. Дон вскрылся поздно и разливался медленно. Его первая вода, называемая «холодною», пришла две недели после срока. Почти уже к исходу апреля накатилась она на луга, отделяющие новый Черкаск от старого. Какие за то виды открылись тогда с искусственного кургана войскового сада! Необозримая поляна к стороне Дона превратилась в великолепное озеро; сухопутные сообщения заменились водяными, и такой безводный город, как Новочеркаск, вдруг принял физиономию приморского города. Множество судов и лодок стали на якорь там, где паслось городское стадо. Даже пароход пришел из Ростова в первый раз от создания войскового города и свистнул в уши изумленных граждан, как не свистал и сам соловей-разбойник.

Была пасхальная неделя, поздняя как весна. В войсковом городе Новочеркаске, не меньше чем где-нибудь, был праздников праздник. Колокола на колокольнях и колокольчики в сенях непрерывно звонили. Трескучие пролетки, степенные кареты с щегольскими серыми парами и смиренные дроги, покрытые ковром и добросовестно влекомые толстыми буцефалами, потрясали мостовую (за исключением «Горбатой» улицы, непроходимой по множеству порогов). Наряды всех цветов, и преимущественно синего, господствующего, пестрели на улицах. Тротуары были усеяны скорлупами орехов, семечек и красных яиц. Новый урядничий галун, освобожденный от письменных занятий, весело блестел под качелями. Ему улыбались новые сережки и полосатый колпачок, едва держащийся на гладкой прическе. Двери всех канцелярий, дежурств, комитетов были заперты, и печальный «годовей»* не мечтал около них о далеких блинах на берегах Хопра.

Пользуясь отдыхом, ниспосланным праздником всем пишущим смертным, мы решились совершить плавание на Старый Черкаск, по этой равнине, принявшей теперь вид необозримого озера. Приятно проехать на лодке там, где обыкновенно ездит воз и таратайка; приятно, после чахоточного скрыпа перьев, прислушаться к здоровому плеску весел, а особенно приятно, качаясь на мутной волне, вообразить себя в положении предков, наводивших своими бударами ужас на Азов, Кафу, Синоп и всю дальнейшую басурманщину.

Все приготовления к путешествию были сделаны в доме почтеннейшего Г.И.Б. Множество складней, кульков, мешочков и засмоленных бутылок свидетельствовали о важности предстоявшего нам плавания, а еще более о радушной заботливости хозяйки дома относительно пропитания отважных аргонавтов. Некоторыми из них не были забыты и подушки. И вот наступила последняя минута. В силу древнего обычая, предложено было всем путешествующим и провожающим присесть, дабы этим действием призвать в спутники ангела мира и доброго успеха. Счастлив путешественник, который в эту печальную минуту, встречает благословляющий взор голубых и черных очей: он гордо поднимает голову и его казацкое сердце бьется ермаковской отвагой. Погибая в волнах, думает он, я пошлю предпоследний вздох назад, в Новочеркаск, а последний — в Раздоры….

Спустившись к основанию высоты, на которой сидит войсковой город, мы нашли старый четырехвесельный дощаник, печальной наружности, и вверили ему наши драгоценные существования. Наше общество состояло из шести лиц, в числе которых были: есаул с нижней Кубани — тот, который думал послать свой последний вздох в Раздоры — да два любознательные юноши, в роде ритора Тиберия Горобца, и дьяк войскового правления. При слове дьяк вы готовы готовы вообразить себе суровую личность с окладистой бородой, в длинной ферязи и высокой собольей шапке; напрасно: это был новейший сотник, с цепочкой по борту чекменя, с папиросами — но увы! не с сокровищами — в кармане, и с розовыми воспоминаниями об Одессе. Экипаж нашего судна состоял из двух гребцов, под управлением Якова Петровича.

«Я имя вставил здесь не с тем, чтоб стих наполнить:

Нет, этаких людей не худо имя помнить.»

Яков Петрович — старый казак, давно уже вкушающий блага чистой отставки. Погарцовал он на своем веку по белу свету: держал бикет в Карпатах и Балканах, купал коня в Араксе и Торнео. Роста он меньше среднего, но построен широко и отчетливо — ни одной неконченной или ломанной линии: все округлено, приглажено и еще пристукнуто молотом. Это прекрасный казацкий тип, какой еще встречается на Дону и на Кубани. Люди такого закала именно созданы для того, чтоб быть и на коне и под конем. Все маститые сослуживцы Суворова, какие мелькают еще в старых казачествах, принадлежат к этому сорту людей, и их никак не может сбороть самая глубокая старость. Якову Петровичу будет за шестьдесят; но он сохраняет юношескую живость в чертах лица, в речах и движениях. Его небольшие светлосерые глаза блестят из-под седых бровей — значит не угас еще огонь в старом казацком сердце. Нос, мрачный обличитель лет, сохранил у Якова Петровича лоск и округлость молодости; его окладистая бородка подстрижена полукружием и вместе с полным лицом составляет один правильный круг. Чекмень на нем короткий и в обтяжку, фуражка на-бекрень, волосы напомажены не простым, а деревянным маслом из лампадки. Хотя он не держит собственного припаса, однако курит, когда ему предложат, курить даже папиросы и любит веселые рассказы, особенно если в них замешан прекрасный пол. В молодые годы, он был мазунчик, то есть любимчик или угодник онаго пола, и одерживал победы не на одних полях битв: делал он во время льготы наезды на другие владения, брал другие крепости и не один горб сносила его спина от ревнивой дубины. В теперешнюю, холодную пору жизни он платил дань честолюбию (о корыстолюбии считаю приличным умолчать). Удаленный с военного поприща, любит он, по крайней мере, казаться столоначальником сыскного начальства. Для этого, кроме известной изысканности в туалете, шарканья при поклоне и подавания руки при встрече, он употребляет еще книжные выражения в разговоре. Яков Петрович знает многие мастерства и может обедать в высшем обществе, с тарелкой и вилкой. Когда поднесут ему передобеденную чарку и скажут: «ну-ка, Яков Петрович, по севастопольски!» он звучно хлопнет губами, наподобие лопнувшей бомбы, и, опрокинув чарку куда следует, произведет клокотание, сходное с урчанием замирающего полета гранатных осколков. Яков Петрович грамотен и начитан; но, следуя примеру предков и современных станичников, он читает только книги церковной печати, в толстых кожаных крышках, запирающиеся медными застежками. Выражения, почерпнутые оттуда, он употребляет преимущественно в присутствии чиновных лиц, дабы эти лица, гордые своей ученностью, не смешивали его с необразованной толпой. Чаще всего повторяет он: «семо и овамо».

 

— Нутка, Господи благослови! Навались, ребятушки, семо и овамо! произнес Яков Петрович к брадатым гребцам, когда мы уложили свои пожитки и разместились сами, на точном основании закона равновесия.

Гребцы сняли шапки, перекрестились, взмахнули веслами, и дощаник поплыл в прямом направлении на север.

С первой минуты отъезда на коне или на колесах, обыкновенно начинается разговор: нужно же похвалить коня спутника или спросить, хорошо ли ему сидеть. Совсем не то на воде: здесь вы начинаете путь глубоким молчанием, невольной думой, потому что вы покидаете землю, на которой родились, бегали в детских играх, рвали цветы, любили, плакали, ненавидили, на которой вы умрете и в тихих недрах которой будете лежать до первой трубы архангела. Теперь уж вы не на земле, не на родине. Новая, волнующаяся стихия, с своим беспредельным пространством, поглощает ваш взор, убаюкивает ваше внимание. Отсутствие неподвижного основания под вашими ногами производит в вас незнакомое ощущение, которому вы отдаетесь, как робкий новичок, и уходите всем вашим существом в самого себя…. Долго господствовало молчание в нашей ладье. Пестрота берега начала уже сливаться в одну темную полосу. На поверхности воды стали показываться верхушки растений, и один из риторов сказал не совсем спокойно:

— Вот трава, посмотрите: здесь должно быть мелко.

— Мы сядем на мель, подхватил другой юноша.

Яков Петрович улыбнулся и погрузил в воду свое длинное кормовое весло. Он не достал дна.

— Вот как мелко! сказал он, бросив насмешливый взгляд на неопытных юношей.

— Что ж это за трава, Яков Петрович?

— Это кум-трава, сиречь кумова трава, а назвалась она так вот отчего: два кума ехали из гостей в бударке, примеров сказать, как ми* теперь; один сидел на бабайках (веслах), семо и овамо, а другой правил. Вот с этого-то, что правил ветром сдуло шапку. «Погоди, кум, не греби: я соскочу, поймаю шапку». — Куда ты соскочишь! Ведь тут, чай, глыбоко». — Какой тебе глыбоко! Не видишь нечто, трава растет». А травка-то и выглядывает из воды, вот как эта теперь. Кум прыгнул да и пошел как топор, ко дну: из гостей-то ведь ехали не с пустой головой, семо и овамо.

— Яков Петрович, пора бы наставить парус, сказал один из гребцов, — вероятно тот, который был поленивее.

— И то пора: ми уж, почитай, супротив Кривянки.

Парус развернулся и, как добрый конь-коренник, выставил вперед свою широкую грудь; дощаник рванулся, накренился и зашумел по волнам. Мы начали подаваться вправо, на северо-запад.

Вид назад, на войсковой город, раскинутый по высоте, футов более ста от поверхности воды, был очень живописен. Мелкие желтые домики слились тенями, и оттого еще резче обрисовались белые каменные здания. Корпус присутственных мест и новый собор, еще в лесах, господствовали над городом. На заднем плане, против лазурного небосклона, оттенялись ветряные мельницы. По скату высоты, продолжающейся от города наниз, к Аксайской станице, неясно обозначались загородные дома с дачами. Это виллы донских вельмож платовской эпохи. Здесь доживали они свой славный век в богатырских пирах, которые нынешнему поколению кажутся уже баснословными. Quand lʹataman huvait, tont le ban ètait ïvre. Яков Петрович назвал нам некоторые виллы и пустился в рассказы о веселой жизни их бывших обитателей, ‑ жизни, в которой так ярко отсвечивали привычки широкого ратного разгула, воспетого Давыдовым.

— Как было не жить тогда весело! начал наш кормчий: — ведь, как прогнали Француза, денег-то навезли саквами. Да и паны были не те, что теперь: не очень-то любили эти коляски на ресорах да визиты с карточками. Съедутся бывало верхи, подгуляют, перебьют всю посуду, изстреляют все двери, а потом опять на коней и пошли джигитовать семо и овамо. Вон, видите вы этот мысок? Там ведь обрыв сажень десять, а не то и поболе: что ж бы вы думали? Взъедут бывало на самую вершину и давай скакать в Аксай, — со стороны-то смотреть бывало страшно. Подъехали один раз к садку, — знатный был садок: что ни самого крупного осетра туды пущали. «Эк какой кит вон плавает! говорит Сысой Сысоич: — под верх, братцы мои, годится; дай-ка я его объезжу», — да с этим словм прыг в садок — и сел на осетра вèрхи. Уж он его носил, носил — никак не сшибет; да уж лукавый что ли его угораздил: как дернет вдруг назад — слетел Сысой Сысоич, не усидел-таки, хоть и первейший ездок был; да и ободрал же его осетрина спинными костяшками — будь он не ладен! Сердечный пан лечился после, семо и овамо; а все ничего — сам же смеется, бывало, больше всех: ну, ну, говорит, и в Париже такой беды не достанешь… Надо вам еще сказать, что это за стрельцы были, тогдашние то-исть паны-то. Собрались один раз у Ерофея Ерофетча — царство ему небесное — гуляли дня три; смотрят — еще гость взъехал на двор, слез и привязывает коня к столбу, а у самого трубочка в зубах чудесная такая, вся в серебре. Хозяин схватил со стены ружье, приложился из окошка, бац! — и выбил трубочку из зубов…

— Это уже в роде Вильгельма Теля, заметил один из слушателей, и все засмеялись.

— Что? может, не верите? продолжал Яков Петрович с жаром: — готов побожиться, что правда. Моя теща своими глазами это видела; вишь разговенье было да и день жаркий: так она сидела, на ту пору, за частоколом, в бурьяне, и пуля-то у ней над головой прожужжала. Ну, да вот вам другая история: жила там, под горами, молодая девушка, урядница — мужа ее порубали Черкесы на Кубани, у черноморцов, гарных хлопцов. Как получила сердечная грамотку, все убивалась и плакала, да причитала горестными словесами: соколик ты мой ясный, голубчик сизокрылый, светик ты мой Епих Епихиевич, на кого-то ты меня покинул? А и кто меня сиротинку приласкает-приголубит! Для кого-то испеку пирожок слоенный? Про кого-то взобью перинку пуховую? Судьбинушка моя горькая, головушка победная!… Вот и разжалобила она Сысоя Сысоича, призрел он, по доброте души, сироту горемычную и стал частенько навещать ее семо и овамо, да все так, чтоб соседи не видели. А был тогда такой порядок, что где пируют, там и почуют. Все, бывало, так и делают; один Сысой Сысоич не хочет ночевать в гостях, и хоть какая теметь, какая непогодь, сядет на коня и уедет. Было у кого-то пирование с утра до полуночи; стали стлать гостям постели, а Сысой Сысоич кричит: давай коня! На дворе была гроза, дождь лил ливмя, ну просто ночь была воробьиная. Уж как его там ни упрашивали, ни умаливали, нет-таки, сел на коня и уехал. «Куда это понесло его в такую лихую годину? говорит хозяин: — тут что нибудь да есть; сядемте на коней да выследим, семо и овамо.» Сели и поехали назырком. Вот и видят — взъехал он ко вдовушке на двор, привязал коня у амбара, подкрался к окошечеку: тук, тук, тук! и юркнул в курень. Амбар у вдовы высокий, двухэтажный: внизу навесец ледащенький, а вверху чердак с галдарейкой. «Давайте, говорит кто-то, сведем коня.» — «Что за штука свести коня! говорит другой: — давайте-ка встащим его вон туда, под небеса, на тое галдарейку. Как-то он сведет его оттоль? Побежит, небось, вдовушка кликать всех соседей: батюшки, голубчики, во дворе что-сь-то у меня неблагополучно, домовой зашалил — невесть чьего коня привел ночушкой да на галдарейку засадил, родимец; срам моей головушке. Пособите, отцы родные. Ужо молебен отслужу, угощу вас, мои кормильцы… «Вот так штука!» сказали все паны и в ту же минуту побегли за веревками, за лестницами, а потом того встащили коня на чердак, подложили ему там сенца да так и покинули. Поутру народ едет семо и овамо и видит — конь стоит на чердаке, во всей сбруе: что за диво! как он туда взобрался? леший ли его вздернул? А и конь-то, братцы мои, ржет благим матом, со страху что ли…

— Парус, парус! роняй парус! закричал вдруг старший бабайщик (гребец), и в ту же минуту дощаник ткнулся носом и сел на мель.

— Вот ты там красно рассказываешь, Яков Петрович, продолжал бабайщик сердито: — а правишь ты хуже маленького. Сколько раз кричал: горца, горца! а он все знай несет пр вдовушку, да невесть про что. Старый ведь человек — посовестился бы… Тьфу!… Ну, берите шесты! Ну, разом!

Взялись за шесты, столкнули дощаник с мели, и парус снова распахнулся, как крыло лебедя.

— Эка притча! сказал Яков Петрович, оправляясь от смущения и от натуги: — места-то, кажись, знаю как свою ладонь, да и правил — ничего; а это уж так лукавый подшутил. То-то говорят: коль едешь в воду, воздержись от зла, не больно семо и овамо…

— Ну, чем же кончилась история с конем на чердаке?

Яков Петрович указал движением головы на угрюмого бабайщика и не хотел продолжать. Он трусил общественного мнения своей улицы.

— А что, Яков Петрович, и в воде живет лукавый?

— А то нет! Тут-то ему самое приволье. Теперь об нем, об водяном сиречь, послышишь разве от рыбалок: ину пору им невод перепутает, что ни раковой клещни не вытянут. А вот в старину, когда наши прародители хаживали в море, знавали его получше. Да наши еще не так, как запорожники: у тех уж он просто служил за батрака. Как же! Плывут, бывало, вот в этаком почесть дощеничке, а Турки кажут корабли шести-мачтовый; либо держат носом в лиман, к себе, стало быть в Сечу, а басурману померещится, что выбираются в море: он, дурак, туды и бросится наперерез, а они, хохлы-то…

— «Горца»! — закричал неугомонный бабайщик с носа дощаника.

— Нет уж пускай я вам доскажу в старом городе, а не то вот пристанем к Красному куреню.

Среди непроглядного пространства вод, виднелся впереди нас островок, с большим двухэтажным домом и садом. Это был старинный загородный дом атаманов Ефремовых. Оттого ли, что на нем была красная крыша, или оттого, что в нем проживали атаманы, он называется «Красным». Это прилагательное всегда выражало у казаков что-нибудь парадное и первостепенное. Так, главная улица в войсковом городе кубанского казачества называется «красною», хотя она и покрыта черной грязью. Там же и главное училище называлось недавно красным, Бог знает за что. Как бы то нибыло, после пятнадцати-верстнаго плавания, мы пристали к Красному куреню и были приняты единственной его обитательницей, старушкой Серафимой. Это — вольноотпущенная Ефремовых, выросшая в доме и там же ожидающая конца своих долгих дней. Она обводила нас всем покоям опустевшего атаманского жилища, по ее словам — дворца. Мебель, картины, люстры, печи — все принадлежит к екатерининскому веку. В главной зале, где принимались ногайские султаны и калмыцкие нойоны, висит несколько фамильных портретов. Из них особенно замечателен портрет второго атамана из рода Ефремовых, правившего войском в царствование Анны Иоанновны. На большом полотне представлен старик строгого вида, в парчевом халате и красных сапогах, в усах, без бороды и с высоко подбритым малороссийским оселедцем на голове. изображение сделано в полный человеческий рост; в руках у него булава, а перед ним, на столе, распятие. Вообще в наружности и одежде большое сходство с изображениями малоросийских гетманов. Донская знать подражала днепровской, потому что эта последняя находилась в соприкосновении с западно-европейской цивилизацией, тогда как донское казачество было отброшено в татарскую глушь. Черкаск брал моду из Батурина, и оттуда же переходили в него лучшие люди, утесненные дома крамолой и интригой. Была битая дорога с Дона в Малороссию, и она еще до сих пор зовется «гетманским шляхом». Властные лица донской земли, чтобы походить на гетманов Украины, брили даже бороду, среди народа, который был крепко к ней привязан и придавал ей почти религиозное значение. Есть, наконец, предание, что некоторые донские старшины учились в Киевской академии — рассаднике образованных людей в гетманском казачестве.

Представленный на портрете, атаман Данило Ефремов обозначил собою новую эру во внутреннем устройстве, в управлении и даже в бытовой жизни донского войска. Сословное равенство и выборное начало до него держались, по-видимому, твердо, хотя в сущности и были уже ослаблены Петром I, который ограничил войсковой круг известным числом старшин, представлявших войсковую массу, говоривших за нее, судивших и рядивших от ее собирательного лица. Эти представительные старшины, равно как и войсковой атаман, все еще зависили от выборного начала; но, мало по малу, они умели освободиться от этой зависимости, умели даже обратить ее в собственное орудие. В то время власть, хотя бы и временная, давала богатство, а богатство, в свою очередь, давало другую власть, более твердую и продолжительную. Раз обогатившись и приобретши обширное влияние знати, уже трудно было не удержаться на пьедестале, на который она поднялась, особенно если к материальной силе богатства присоединилась еще и нравственная — личные способности и качества старшин. Данило Ефремов имел и ту и другую силу. Отец его Ефрем Петров, бывший долго походным атаманом, подготовил ему материальную силу; остальное он сделал сам, своей светлой головой. Как человек, для своего времени и своего общества довольно образованный (он учился в Киевской академии), он успел снискать расположение и доверие правительства, выставил ему на вид неудобства и бурные разлады войскового круга, даже в сокращенном объеме, и в 1738 году был назначен войсковым атаманом высочайшей властью, без общинного выбора и без срока. От него начинается в войске дворянское сословие. Хотя войсковое дворянство признано формально, de jure, не прежде как при Павле Петровиче, но оно уже существовало de facto во всю вторую половину прошлого столетия. Старшины получали общегосударственные чины (за уряд), и сам Данило ефремов был жалован сперва генерал-майором, а после тайным советником. Войсковой круг хотя также продолжал существовать по имени, но он значил не больше, как коллегиальное присутственное место, под председательством атамана, а в 1775 году, после известного брожения казачьего элемента, переименован в канцелярию.

С атамана же Данилы Ефремова начинается перелом и в бытовой жизни донцов. При нем показались в Черкаске первая европейская мебель и первая карета. У него была даже зимняя карета, с печью, в которой ездила больше атаманша, всему казачеству на удивление. Как первый, созданный правительством сановник, Данило Ефремов любил жить пышно, на барскую ногу. Можно сказать, что он первый призвал роскошь в простоту казацкого быта. «Земля наша велика и обильна, а роскоши в ней нет: приди распоряжаться нашими карманами и истощать их до основания», сказал он, то есть предполагается, что сказал, прихотливой и жадной султанше, называемой роскошью». Нет, отвечала она жеманно: — не пойду: боюсь замочить ноги: там у вас, в старом вашем городе, такое болото; а вот, когда вы выстроите новый Черкаск, туда пожалуй что и пойду». И действительно пожаловала. Раскинула по Платовскому проспекту, по Московской и Канцелярской улицам вывески мод, отелей, магазинов, закурила гаванскую сигару, завела серых рысаков, к унижению добрых местных скакунов, распустила кринолин по всей маленькой гостиной, даже омрачила ее фраком, забросала все круги и кружки картами и шампанским, понавезла петербургских экипажей и поваров; пред искрометным цимлянским, пред вкуснейшими оселедцами, даже перед борщом с салом презрительно морщит нос, говорить: фи!… Просто беда с ней. А денежные поборы!… От деда и прадеда мы не платили подати — весь свет это знает — и жалованье у нас маленькое, казацкое: так хоть бы сжалились уж над казацкими довольствиями. К счастью, есть еще одна острастка: невесело смотрит она на этот низенький домик, на Атаманской улице, с двумя будками и двумя часовыми у подъезда; там не дают ей воли, вяжут ее по рукам… Да не о том, впрочем, речь.

Продолжение следует.

Сырная неделя или Масленица была горячо любима казаками, как время веселья, разгула и игр перед строгим и длительным Великим постом. Масленицу на Тереке справляли с большим размахом и удалью. В годичном кругу тяжелых работ, неустанных хлопот и сурового полувоенного быта, гулянья на Сырной неделе были для станичников долгожданным событием, полным радости и временной беззаботности. Масленицу «ждут и встречают, как дорогую гостью; ее празднуют так широко, что даже один из дней ее называется широким четвергом. Ее провожают со скорбью и тужат о ней. О воздержании в дни Масленицы и помину нет, а всякий думает лишь о веселии и угощении» [1].

Как же отмечали Масленицу терские и гребенские казаки? В станицах Кизляро-Гребенского полка была широко распространена забава «взятие города», которая заключалась в следующем: «Несколько девушек и молодых женщин становятся в ряд около дома на завалине или на другом возвышенном, открытом месте, и каждая держит в руках длинную и значительно толстую хворостину. Это они устроили «город», который должны «взять» наездники-парни, упражняющиеся в это время в джигитовке и других акробатических шутках, бывающих причиной изуродования физиономии, искалечения рук и ног, повреждения «нутра» и т.п.» [2]. После того, как молодые казаки, вдоволь поупражнялись в джигитовке, они приступают к «взятию города»: парень должен не только максимально близко подъехать к девушкам, но и выдержать их удары хворостинами. Победитель получал вознаграждение в виде поцелуев каждой из красавиц. «Вот еще мчится один молодец, надвинув шапку на глаза, чтобы защитить лицо от царапин; конь смело подбежал к девушкам, и всадник почти прикоснулся к ним своим плечом. Конечно, «город» взят; все девушки опустили прутья и подставляют по очереди свои розовые губки к губам удальца; он всех их перецеловал, нагибаясь с лошади, и, довольный своим успехом, поехал назад» [3]. Взятие «городов» продолжалось в гребенских станицах вплоть до конца Сырной недели – прощеного воскресенья.

В станице Наурской излюбленным развлечением на масленичных гуляньях была джигитовка, в которой могли участвовать, кстати, не только мужчины-казаки, но и женщины-казачки. «На второй, третий и четвертый день Масленицы устраивается еще своеобразный маскарад. Все молодые казаки, а иногда и женщины, нарядившись в изысканные костюмы, выезжают на площадь, где производятся различного рода военные упражнения, скачки и джигитовка» [4]. В станице Ардонской конные соревнования устраивались в конце недели, в субботу: «несколько удальцов выезжают верхом на лошадях на большую улицу; сюда собирается много любопытных. Некоторые богачи кладут на землю деньги или какие-либо предметы. Джигиты на полном скаку лошади нагибаются и достают добычу»[5]. Масленичные гулянья, как и любые празднования на Кавказе, сопровождались стрельбой из ружей и плясками: незамужняя и неженатая молодежь танцевала лезгинку.

Традиционным блюдом казаков в Сырную неделю были блины, которые пеклись и жарились казачками ежедневно. В Наурской помимо блинов пекли ватрушки, в Ардонской — жарили орешки, в ряде станиц Терской области было принято делать вареники с сыром и творогом. В станице Ищерской девушки пекли блины в складчину, ходили друг  ко другу в гости и устраивали «посиденки». [6].

В конце Сырной недели станицы затихали. «На следующий день, то есть в воскресенье, картина изменяется: стрельба, крик и вообще всякий шум стихают; родственники и хорошие знакомые ходят друг ко другу прощаться» [7]. Наступало прощеное воскресенье, предшествовавшее Великому посту — времени скорби, покаяния и воздержания. «В воскресенье вечером всякие игры прекращаются, и начинается хождение «просить друг у друга прощения». Такое хождение за прощением продолжается целую ночь и только утром, в понедельник, прощавшиеся возвращаются, наконец, по домам» [8]. Обряд «прощания» в среде гребенских казаков имел некоторые особенности, продиктованные патриархальным укладом жизни их семей. «Родственники, младшие по летам, непременно должны прийти проститься в дом старших, иначе последние обидятся: дочь идет к «матушке и батюшке», зять — к тестю и теще, а внучки — к «дедушке». Придя в дом и посидев немного, младшие молятся Богу и кланяются один раз в ноги старшим, чтобы те простили их, если по слабости человеческой были когда-нибудь недовольны, и затем целуются. «Господь простит, нас простите Христа ради!» — отвечают старшие, но сами не кланяются в ноги младшим» [9].

«Прощаниями», которые затягивались порой до поздней ночи, таким образом, завершалась шумная и разгульная Сырная неделя. Время радости сменяло время воздержания, как в питье и пище, так и во всевозможных увеселениях.

Автор: Екатерина Гобозова. Искусствовед, преподаватель истории искусства.

Источники:
[1], [5],[7] — СМОПМК: Поверья, праздники, песни и сказки в станице Ардонской Терской области. А.Гусев, 1893 год.
[2], [3], [9] — Терское казачье войско. А.А.Ржевуский, 1888 год.
[4] — СМОПМК: станица Наусркая Терской области. П.А.Востриков, 1904 год.
[6], [8] — СМОПМК: станица Ищерская, составлено на основании данных, представленных учительницами Бутовой и Лысенко, 1893 год.

При перепечатывании ссылка на сайт dikoe pole.com обязательна.

 

Наличие элементов различных сфер воинской культуры в обрядах и фольклоре донских казаков неоднократно отмечалось краеведами и исследователями дореволюционного периода (Е. Н. Кательниковым, А. И. Ригельманом, В. Д. Сухоруковым, И. Тимощенковым, М. Н. Харузиным и другими). Их сохранение в современной редуцированной обрядности подтверждено полевыми исследованиями и нашло отражение в публикациях Т. Ю. Власкиной, Б. Н. Проценко, Т. С. Рудиченко, М. А. Рыбловой, А. П. Скорика, С. В. Черницына, А. В. Ярового и ряда других.

При фиксации и описании обрядов внутреннего быта воинские элементы авторами не всегда выделялись, соответствующим образом идентифицировались и интерпретировались, что служит основанием специального их изучения.

Цель настоящего исследования заключается в выявлении воинских элементов и определении их принадлежности к тем или иным компонентам традиционной культуры. Его материалом послужили опубликованные труды и данные полевых исследований 1970–2010-х гг. Нами рассматриваются универсальные обряды жизненного цикла, знаменующие периоды рождения, взросления, вступления в брак, завершения жизненного пути и не рассматриваются собственно воинские обряды (проводы и встреча казаков), также относимые рядом исследователей к жизненному циклу [1].

В обрядах, связанных с рождением, социализацией и воспитанием ребенка (мальчика), отмечены действия, проявляющие его гендерную принадлежность, участие в них коня, а также использование различных предметов – оружия, одежды и составляющих военной амуниции, обмундирования. К таковым относятся, в первую очередь, манипуляции магического характера, направленные на регулирование пола желаемого младенца. В этих целях под постель и подушку подстилали или клали соответствующие предметы – мужские штаны, шинель и даже оружие [10, с. 434].

Ожидающее новорожденного военное будущее всячески подчеркивалось на всех этапах его роста и социализации. Подарками «на зубок» со стороны мужской части рода и общины было оружие и его комплектующие: лук, стрела, ружье, патрон пороха, пуля [11, с. 109].

Будущий казак поэтапно проходил посвятительные обряды (инициации). В ранний период такую роль выполняли  пострижение и сажание отцом сына на коня с объявлением его казаком. В дореволюционной литературе временная приуроченность этих действий характеризуется по-разному. В одних источниках фиксируется прикрепление к 40 дню (после возвращения матери с младенцем из церкви по принятии очистительной молитвы) [11, с. 109–110], в других – к появлению первого зуба: «Отец, надев на него свою шапку, сажает его верхом на своего оседланного коня и в этот момент первый раз подрезает ему чуб» [2, с. 49]. Перед семейным пиром мальчика возили в церковь, и чтобы из сына вырос храбрый казак, служили молебен Иоанну-воину.

В наши дни традиция продолжается. Потомки донских казаков, особенно проживающие в крупных городах, привозят мальчиков на ежегодно организуемые при участии Федерации боевых искусств традиционные военные состязания «Шермиции», проводимые, как правило, на священном для казаков месте – Монастырском урочище близ станицы Старочеркасской и приуроченные ко дню памяти великомученика Георгия; в казаки посвящаются чаще дети до трех лет; пострижение, выполняемое за пределами общественного празднества, отделено от посажения.

Сыновья находились под опекой матери в раннем возрасте. М. Н. Харузин отмечал, что о них, вообще, больше заботится отец, приучающий понемногу к верховой езде и полевой работе, покупающий необходимые для службы вещи [14, с. 120].

Юношеские инициации для казаков имели особое значение, так как являлись испытанием физической и психологической готовности к военной службе. По определению А.К. Байбурина целью инициации было прояснение гендерных признаков и установление искусственной границы в «биологической постепенности» [1, с. 63].

В связи с этим представители исполнительной власти во главе с войсковым атаманом объезжали территорию, осуществляя перепись малолетков, устраивая сборы. В. Д. Сухоруков описал такие сборы в районе главного городка донских казаков – Черкасского. На них присутствовали атаманы, старики, малолетки из 20–30 станиц «в полном вооружении и на лучших конях» [11, с. 114]. В период от двух недель до месяца юноши совершенствовались в верховой езде, стрельбе на скаку, джигитовке, бое плетьми, переплывали в полном вооружении реку. Затем устраивались состязания, по результатам которых лучшие получали поощрительные призы от атамана – оружие, уздечку и др. Успешно проходя испытание, они переходили в другую возрастную и социальную группу служилых казаков приготовительного разряда.

В свадебных обрядах донских казаков в сравнении с другими версиями ритуалов данного вида, важную организующую и регулирующую роль играли представители мужской части общины. На ранних этапах становления социума брачно-регулирующую роль выполнял казачий сбор на майдане (браки и разводы, закрепляемые по обычному праву «на сборе») [3, с. 35; 14, с. 74]. Впрочем, сообщалось, что семьи могли создаваться и по инициативе атамана [14, с. 74]. Свое место в ритуале занимали возрастные группы неженатых молодых и служилых казаков, стариков.

Вооруженные команды верховых казаков (храбрая команда, храбрый поезд, верховые поезжане), сопровождавшие жениха в пути за невестой и к венчанию, упоминаются в описаниях начала XIX, и экспедиционных материалах последней трети XX века. В период малочисленности на Дону храмов, они обеспечивали безопасность «свадебного поезда» на пути в монастырь для венчания. Позднее, следование свадебного поезда в сопровождении возглавляемого дружко вооруженного отряда всадников более отчетливо воспринималось как участие в обряде страты молодых казаков-воинов. М. Н. Харузин отметил, что в прежние времена по сведениям казаков станицы Верхне-Курмоярской «сопровождавшие князя поезжане и скачку устраивали (выделено мною – Т. Р.), но теперь это вывелось из употребления» [14, с. 145]. Движение поезда сопровождалось стрельбой в воздух [3, с. 35] и воинскими песнями: «В пути верховые поезжане, в которые дружко с женихом стараются подобрать лучших песенников, играют большею частью походные, строевые песни, исторические подъемного характера, перемежая их со всякими другими (военно-бытовыми, былинными) песнями» [4, с. 214]; «впереди плетью командует запевала» [Там же, с. 215]. А. М. Листопадов также отмечал, что верховые поезжане у двора невесты, сопровождая песню «Вьюн на воде» «боевыми выкриками и стуком в дверь» [Там же].

Естественно, что до 20-х гг. XX века поезжане-мужчины облачались в военное обмундирование: «Казачье – фуражка, из под нее чуб торчит, штаны с лампасами, зимой сапоги-„дудки“» (ст-ца Краснодонецкая). На женихе «чекмень или шинель напашку» [4, с. 49]. Дружко имел при себе плеть, являющуюся как предметом управления конем, так и по сопричастности, его атрибутом. Стуком плетью в ворота и двери он оповещал о приезде жениха, «творил молитву» и просил разрешения войти.

В 90-е гг. XX века и начале нынешнего XXI такой «храбрый поезд» составлялся из машин, и сопровождался стрельбой из окон. Вполне возможно, что наличие в донской свадьбе «храброго поезда» не имело общего распространения [7, с. 93].

Наряду с мужскими группами действовали и отдельные чины, такие как посланец, разведчик-посланец [4, с. 160, 161] или вестовой [14, с. 149], в той же роли посыльного, что в службе и на казачьем кругу. Он извещал стороны о предстоящих действиях, вел переговоры, тем самым осуществляя не только коммуникативную, но и организующую функцию. М. Н. Харузиным зафиксировано именование партии жениха войском [14, с. 115], а сватовства войной: «У нас на этот раз войско не в сборе, то милости просим обождать, не начинать войны» [14, с. 122]. А. М. Листопадов называет «войском» поезжан [4, с. 50], а выход партии жениха к невесте «походом» [4, с. 49].

Особая роль в свадьбе, как и в других обрядах жизненного цикла, отводилась коню. Помимо упоминавшегося «поезда», имевшего и практическую функцию, действия всадников на коне нередко были чисто символическими. Въезд в сени «бабы на коне» в хут. Ведерниковском и ст-це Митякинской маркирует статус новобрачной как «молодухи», ее готовность к рождению ребенка и семантически тождествен выражению «на коня села».

Возможно, более универсальный характер имела символика коня в обрядах третьего свадебного дня. От матери невесты с утра выходила процессия с «блинцами» и запеченной курицей («горбунком») на завтрак молодым и сватам. Свашка ломала курицу, распределяя жертвенную «долю», таким образом: «лодыжки» – отцу и матери жениха, белое мясо – молодым. Остов курицы заворачивала в блин и дарила дружку «кобылу». Восстановление целостности символа плодородия – курицы, именуемой «кобылой», является весьма архаичным элементом обряда и вызывает ассоциации с имитацией целостности коня в курганных захоронениях кочевников [7, с. 94].

Во время сборов свадебного поезда за невестой «окружив коня, игрицы играют песню, в то время как друзья жениховы заканчивают расцвечивание конского убора» [4, с. 211]. В исполняемой песне «Да во тереме огни горят» описывается последовательность действий по приготовлению коней к свадебному поезду. Для жениха и невесты, по сообщениям информантов, убирали линейку, блонкарду /тачанку (т. е. военную повозку). При встрече молодых на подворье жениха в окрестностях Луганской станицы по сообщению М. Н. Харузина «молодых обводят вокруг телеги 9 раз, причем князь каждый раз бьет пристяжную, а потом жену. После того его заставляют поцеловать жену также 9 раз» [14 с. 149].

Расплетание косы на две также символически связывается с управлением «кобылой» [7, с. 94]. В церемонии именуемой «невесту бабить» родственники жениха и сваха подергивают косы невестки («вожжи»), чтобы молодая не уходила.

Приготовление, запрягание и распрягание лошадей при завершении свадебного пира характеризует этикетную сторону казачьих застолий. На разъезд отец жениха запевает песню «В маменьки росла», в которой объясняются необходимые действия молодой жены. На словах – «гостей угощу» – «сват говорит: „Распрягай!“ – и гульба продолжается снова» [8, с. 24].

Среди предметов, имеющих в свадьбе символическое значение, оружие – пистолет, шашка. Они фигурируют в описании М. Н. Харузиным выкупа невесты. Сидящие рядом с ней братья имеют в руках «державу („костыль“) – плетку, обшитую золотом и украшенную серебряными бляшками, или же пистолет и шашку» [14, с. 146]. В различных эпизодах ритуала, как уже упоминалось, использовалась плеть. М. Н. Харузин сообщает о том, что в былое время у казаков «было в обычае, чтобы княгиня разувала князя, у которого в правом сапоге она находила плетку» (в данном случае иносказательно указывающую на необходимость подчинения жены мужу). В окрестностях станицы Луганской ударяя плетью по подушке, молодой имитировал побои жены [14, с. 152].

В полевых материалах из хут. Мещеряковского и Мрыховского вместо обычного прохождения в дом под преломляемым «встречным караваем» («подходить под каравай, «подклоняться под каравай»), молодые проходят «трое ворот»: «под шашками, под фуражками и под караваем». Интерес представляет преимущественное положение в ценностной иерархии казачьих атрибутов и символов и подчиненное – символа плодородия каравая.

В погребальных и поминальных обрядах, конь служил своеобразным медиатором-посредником, сопровождавшим хозяина в иной мир. При погребении казака коня вели под уздцы неправильно оседланным (задом наперед). Отголоском существовавшего в древности обычая погребения всадника с конем можно считать опускание в могилу подковы. Как и в современных ритуалах погребения воинов над могилой звучали залпы ружейных выстрелов.

Свидетельства наблюдавшихся воинских поминальных ритуалов на Монастырском урочище оставил для нас А. И. Ригельман. Оно отсылает нас к древней традиции конных состязаний на похоронах [12]: «Всякий год на оном кладбище в субботу сырной недели поминовение по убитым делают <…> по отслужении над оными усопшими панихиды ездят и поют, поют и потом бегают и скачут на конях, и делают из того для экзерции своей настоящее рыстание…» [6, с. 76].

Это описание в важных деталях совпадает с более поздними, известными по публикациям в донской периодике, фиксирующими наличие данного обряда в станицах Луганской [5], Раздорской. «Еще в начале XX века жители Раздорской ежегодно ранней весной по звону колокола собирались на площади и со знаменами по льду направлялись к Старому городку, где троекратной ружейной стрельбой отдавали дань памяти предкам. [Воротившись] в станицу, устраивали скачки на лошадях и угощенье» [13, с. 46]. Полевыми исследованиями подобная традиция поминовения отмечена в ст-це Усть-Быстрянской.

Уже приходилось писать о том, насколько широко применялась в обрядах жизненного цикла, в частности свадебном, связанная с воинской культурой лексика [9]. «Сидением» называют ожидание свадьбы просватанной невестой (вспомним осадные сидения, или сидения – дежурства казаков в правлении), движением «в цепи» – шествие девушек к невесте и т. д. В обряде проводов на службу в кругу близких родственников отец благословлял иконой становившегося на колени сына и наставлял его: «Не посрами казачьей чести» [15, с. 62–63]; такой же словесной формулой провожали жениха к брачной постели.

Таким образом, анализ наличия воинских элементов показал, что в обрядах жизненного цикла они представлены достаточно полно и выявлены в родинном, инициационных, свадебном, поминальном, погребальном обрядах. О казачьей  воинской специфике свидетельствует:

– включение в обряды составляющих социальной организации (сбора, круга) и отражение половозрастной стратификации общины;

– наличие ролей и статусов (персонажей), являющихся этносоциальными маркерами – «храбрая команда» (отряд верховых казаков) в обряде перехода; вестовой или посланец (в сходных со служебными функциях);

– использование атрибутов и символов социальной группы – оружия, одежды, предметов амуниции;

– участие в обрядах коня как сопричастного казаку и медиатора между мирами;

– осуществление действий магической и знаковой маркирующей функций (стрельба в воздух в ходе движения свадебного поезда, вокруг могилы при погребении казака; скачки в свадебной и поминальной обрядности);

– пение воинских песен верховыми казаками (во время движения свадебного поезда, а в прошлом поминальных обрядов) и свадебных песен с «боевыми выкриками»;

– присутствие специальной военной лексики для номинации обрядовых актов, предметов, персонажей.

Как видим, своеобразие донским обрядам жизненного цикла придает важная роль в них групп казаков, и атрибутов мужской культуры.

Т. С. Рудиченко (Ростов-на-Дону)

 

Литература

 

1. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб., 1993.
2. Быкадоров В. К. Былое Дона. СПб.,1907.
3. Кательников Е. Н. Были донской станицы // Донские казаки в походе и дома. Ростов н/Д, 1991. С. 31–55.
4. Листопадов А. М. Старинная казачья свадьба на Дону // Песни донских казаков. Т. 5. М., 1954. С. 33–297.
5. Пономарев С. Луганская станица (Этнографический очерк) // ДОВ. 1876. № 50.
6. Ригельман А. И. История о донских казаках. Ростов н/Д, 1992.
7. Рудиченко Т. С. Особенности свадебного ритуала казачьих поселений юга Донецкого округа (по экспедиционным материалам) // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1999 год: Дикаревские чтения (6). Краснодар, 2000. С. 91–95.
8. Рудиченко Т.  С. Пение и песня в казачьем этикете // Музыковедение. 2005. № 1. С. 20–25.
9. Рудиченко Т. С. Специальная лексика акционального и персонажного кодов донской свадьбы // Вопросы этномузыкознания. 2014. № 4 (9). С. 6–14.
10. Рудиченко Т. С. Рыблова М. А. Традиционная культура казачества в XIX – начале XX века // Очерки истории и культуры казачества Юга России. Волгоград, 2014. С. 424–471.
11. Сухоруков В. Д. Общежитие донских казаков в XVII и XVIII столетиях

// Историческое описание Земли войска Донского. Общежитие донских казаков в XVII и XVIII столетиях. Ростов н/Д, 2005. С. 79–131.

12. Топоров В. Н. Конные состязания на похоронах // Топоров В. Н. Исследования по этимологии и семантике. Т. 1. Теория и некоторые частные ее приложения. М., 2005. С. 539–578.
13. Фрадкина Н. Г. Станица Раздорская. Из донской топонимики // Богатый колодезь. Историко-краеведческий альманах. Вып. 1. Ростов н/Д, 1991. С. 45–46.
14. Харузин М.Н. Сведения о казацких общинах на Дону. Материалы для обычного права. Вып. 1. М., 1885.
15. Черницын С. В. Обычаи и обряды донских казаков, связанные с воинской службой // Памяти А. М. Листопадова. Ростов н/Д, 1997. С. 59–68.

Опубликовано в сб. Война и воинские традиции в культурах народов Юга России. V Токаревские чтения. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Ростов-на-Дону: Альтаир, 2016. С.12-18.

При перепечатывании материала ссылка на сайт dikoepole.com обязательна.

Сергий Арчединец

донской казак Усть-Медведицкого округа Войска Донского

«…..Я сладко спал, уставши от дороги; вдруг страшный шум и крики испуга на улицах разбудили меня. Никогда еще не видали мы Русских, а подавно Казаков; их появление изумило мирных граждан Мариенвердера, привыкших к спокойствию и тишине. Несколько тысяч казаков и калмыков, с длинными бородами, суровым взглядом, невиданным вооружением — луками, стрелами, пиками — проходили по улице. Вид их был страшен и вместе величествен. Они тихо и в порядке прошли город, и разместились по деревням, где еще прежде им отведены были квартиры. Да они и не подали нам никакого повода жаловаться, потому что порядок у них был образцовый…»

Пастор Теге 1758 год.

 

Шолоховский образ донского казака – «с шашкой на коне», благодаря кинематографу прочно укоренился в умах нынешних поколений и сегодня трудно даже представить казака стреляющего с лука, а не с ружья или мчащегося с шашкой наголо. А ведь на древнем гербе Донского Войска изображён Елень со стрелою, которая была выпущена из лука и надпись на войсковой печати гласит «Елень пораженъ стрелою». В этом гербе заложен глубокий духовный и исторический смысл.

Во всём мире знают Атамана Платова — победителя великой армии Наполеона и героя других военных компаний. Но мало кто сегодня знает, что он отлично стрелял с лука, сохранив это умение с детства.  Во время встречи императоров в июне 1807 года в Тильзите Александр I представил Наполеону донского атамана. Наполеон очень интересовался вооружением и бытом донских казаков, о чём и расспрашивал Матвея Ивановича. За меткую стрельбу из лука, которую продемонстрировал М.И. Платов по настоянию Александра 1, Наполеон наградил его табакеркой с драгоценными камнями и собственным изображением. Атаман в ответ подарил Наполеону свой богато украшенный лук и колчан со стрелами. Во время войны 1812 года, когда основным оружием донских казаков была пика, под командованием Атамана Платова в составе его корпуса находились так же Башкирский и Калмыцкий конные полки, в которых лук по-прежнему оставался основным видом оружия. Гравюры европейских художников дают нам представление о лучниках эпохи 1812г.

                                                              Конный Башкир и Калмык.

Совершенно ясно что не только вихрь-атаман, а практически все казаки того времени с малых лет стреляя из лука, учились стрелять метко и быстро. Ведь детский лук, хотя и меньшего размера, а такое же оружие и требует владения техникой стрельбы, развивает силу, тренирует глазомер и всё что необходимо для меткой и быстрой стрельбы как с лука, так и с огнестрельного оружия. Не случайно внук атамана Всевеликого Войска Донского Степана Данилыча Ефремова изображён Старочеркасским богомазом именно с луком и стрелою, а не с игрушечной саблей или пикой.

А вот выдержка из исторического сборника 1824г. «Руская Старина» рассказ-воспоминание донского казака есаула Победина, записанного историком В.Д. Сухоруковым 1795 года рождения. Во второй колонке, в описании вооружения казаков упоминается саадак, то есть налуч с луком и колчан со стрелами наряду с прочим оружием составляющих богатство и украшение казака: «на казаке видали смесь оружия и уборов разных народов: ногайское и черкесское седло, крымская или турецкая попона, черкесская епанча, русская пищаль, оправленная по-турецки, и при ней рог и вязни, персидская сабля, на поясе булатный нож с черенками рыбьего зуба, турецкий сайдак (лук), ружье, рогатина – составляли богатство и украшения тогдашних казаков».

Военный писатель, генерал-майор Броневский В.Б. 1784 года рождения в своем труде «Описание Донской земли, нравов и обычаев жителей» рассказывает, что новорожденному казаку приносили в дар на зубок стрелу или пулю, а иногда даже лук или ружьё. Он подробно описывает забавы жителей Черкасского городка: «…Забавы сии имели общий характер свойственный народу воинственному. По тесноте улиц в Черкасске, толпы весёлого, деятельного народа выходили за город… в сады. Здесь молодёжь, одни с ружьями, другие с луками и стрелами, размерив место, расставляли цели, и вот: первая стрела вонзилась над кругом, вторая вошла в круг, третья в самую середину круга…. Воинственные юноши проводили в сих забавах большую часть дня, беспрерывное упражнение в стрельбе давало им удивительную меткость.»

 

Военный историк и писатель Петр Николаевич Краснов, будущий атаман «Всевеликого войска донского» в историческом очерке «Картины былого Тихого Дона» описывает праздничные гуляния донских казаков: «Торжественные гульбы бывали по большим праздникам. В каждой станице были свои для этого дни. В Верхне-Курмоярской станице, например, общая гульба бывала на Троицын день и на масленицу. Соседние станицы при своих атаманах и стариках, со знаменами, съезжались верхом на рубеж…. На рубеже устраивали упражнения в джигитовке, стрельбе из ружья и лука, примерные бои, что называлось тогда шермициями, и дрались на кулачках.»

 

И даже в начале 20–го века, маленьких казачат по-прежнему обучали стрельбе из лука, об чём живописно повествует мой земляк, Павел Сергеевич Поляков в романе «Смерть Тихого дона». Посетив музей истории донского казачества в столице «Войска донского» в Новочеркасске можно воочию лицезреть лук со стрелами.

 

В древней столице, в Старочеркасске, в доме-музее Кондратия Булавина тоже представлен великолепно сохранившийся расписной лук с роговыми накладками, который ещё недавно можно было руками потрогать, а теперь он за стеклом.

Но не только на «Тихом Дону» остались свидетельства владения казаками стрельбой из лука. Славный атаман Ермак Тимофеевич покорил Сибирское царство. «История Сибирская» известная как «Ремизовская летопись» 1703 года, повествующая «о походе Ермака со товарищи», даёт нам представление о том как в те времена происходила военная подготовка казаков. Как видим стрельба из лука в цель стоит на первом месте, и только в конце обучения  стрельба из пистоля. Практично разумели казаки: — научись метко стрелять, а потом жги порох.

По великой реке Волге-матушке, гулевал другой славный атаман – Степан Разин, оставивший в народной памяти много песен и сказаний о своих походах. В старинной казачьей песне «Ой да раз малым малом мне братцы спалось» находим слова:

 

…разыгрался добрый коник под удалым молодцом,

сыпадала черна шапка с его буйной головы,

оборвался подсумочек, с его правого плеча,

да рассыпались мелки стрелочки по сырой земле…

 

Яик Горынович — золотое донышко, переименованный в Урал по указу Екатерины II в 1775 году после войны под предводительством донского казака Емельяна Пугачёва. Вот строки из старинной песни уральских казаков:

 

…Как на Яике-реке казаки гуляють,

и стрелою каленой за Яик пущщають…

 

Прекрасное поэтическое описание древнейшего ритуала-состязания, доставшегося нам ещё от скифов – перестрел водной (или иной) преграды. Найдётся ли сегодня на Яике казак, способный пустить стрелу из лука на другой берег? Интересно что Яай (jaj) по турецки лук, а Яай-ик (jaj-yk), в переводе с одного из тюркских диалектов, означает лучок или лук меньшего размера, какой и был у степных воинов. А если взглянуть на карту Уральского казачьего войска, то увидим что Яик снизу доверху, от Гурьева городка до самого Уральска имеет точную форму традиционного лука.

                                                                          Скифский лучник.

                                                                     Карта земли УКВ 1890 г.

 

 Карта земли Уральского казачьего войска 1890 года.Могучая река Днепр. Байда Вишнивецкий (Дмитро Байдэ), построил первую запорожскую крепость на острове Малая Хортица и в 1556 г. организовал два похода в турецкие и крымские владения на города Очаков и Ислам-Кермен. По приказу султана Сулеймана 1 был сброшен в Стамбуле с береговой башни на крюки, вмурованные в стену. Зацепившись рёбрами за крюк, он прожил три дня, всё это время ругая и хуля поганых турков, пока те не расстреляли его из луков. В казачьей же песне Байда будучи подвешенным за ребро смог послать стрелу из лука Турецкому царю прямо в ухо.

Ой, пье Байда, мэд-горилочку

Та й ны дэнь, та й ны два, Тай ны одну ночку

Прыйшов до Байды, Ой, султан турэцький:

Шо ты робишь, Байда, Байда, молодэцкий!

Бросай, Байда, Ой, вик байдуваты.

Сватай мою дочку, Та иди царюваты.

Твоя дочка, Ой, сквэрна-пагана,

Вира твоя, царю, Вира — проклятая.

Крыкнув, свыснув, Ой, султан турэцькый

Тай на свойи слугы, Слугы молодэцьки.

Визьмить Байду, Байду, и звяжите,

За дэвятэ рэбро Гаком зачепите.

Высыть Байда, Байда, на килочку

Та й ны дэнь, та й ны два, Та й ны одну ночку.

Прыйшов до Байды, Ой, султан турэцький:

— Шо ты бачишь, Байда, Байда, молодэцкий.

Бачу, царю, Бачу два дубочка,

А на тих дубочках Сыдять голубочкы.

Дозволь царю, Дозволь лучку взяты,

Тоби на вэчэрю Голубочка зняты.

Стрэльнув Байда, Стрэльнув вин из лука,

Та й попав вин царю, Царю прямо в ухо.

Тоби, царю, Вик у зэмли приты,

Байди ж молодому Мэд-горилку пыты.

 

Вот лук из музея истории Запорожского войска на острове Хортица.

На картине польского художника Йозефа Брандта 1841 года рождения, видно как состязались запорожцы. На длинном шесте поднимали обмотанную тыкву (обматывали тыкву плотной тканью, чтобы стрелы застревали, а не пробивали тыкву на вылет), и казаки на полном скаку, из разных положений пускали стрелы из лука, при этом шермуя и подбрасывая лук, показывая таким образом свою лихость и виртуозное владение конём и оружием.

 

Кавказ, грозный Терек. Указом Императора Николая I от 1 мая 1828г. учреждён горский эскадрон Собственного Его Императорского Величества конвоя, составленный из князей и узденей Кабарды и Чечни, а также Кумыков, Нагайцев и других кавказских народов. Каждый конвоец обязан был иметь две строевые собственные лошади, седло с полным национальным прибором и собственное оружие, среди которого так же имелся саадак.

Горцы Кавказа в Конвое его императорского величества.

 

Стоит заглянуть и в более древнее времена и указать, что далёкие предки донских казаков оставили нам множество свидетельств, запечатлённых в памятниках материальной культуры.

Скиф, натягивающий на лук тетиву.

 

Монета Скифского царя Атея.

Киммерийцы

Охота на льва Ассирийского царя Ашшурбанапала VII в. д.н.э. Обратите внимание, что ни скифы, ни киммерийцы, ни прочие древние народы не знали арчака и не имели ни седла, жёстко закреплённого на спине коня, ни стремян. Потому стрельба и вообще верховая езда требовала колоссальной выносливости, ловкости и сноровки.

Лук настолько гениальное изобретение, что получил распространение практически у всех народов на всех континентах как орудие охоты и войны. Им владели китайцы, маньчжуры, японцы, корейцы, тюрки, монголы, африканцы, индейцы, греки, римляне, славяне… от простых охотников до знатных воинов и царей, а уж дети аристократии наряду с обучением наукам и искусству в обязательном порядке обучались верховой езде и стрельбе из лука, о чём рассказывают многие античные авторы.

Сегодня во многих странах хранят и поддерживают свою культуру. В Китае, Японии, Корее, Турции, Венгрии… регулярно проводятся национальные соревнования по конной стрельбе из традиционного лука. В нашей стране это искусство забыто и практически утеряно.

 

Список архивных источников.

1. Записки пастора Теге. К истории Семилетней войны. Русский архив. 1864г. Кн. 11и 12. Стр.1101-1166.
2. П.С. Поляков «Смреть Тихого дона» (роман в 4-х частях).
3. Броневский В. Б. «История Донского войска» (в 4 частях). СПб. 1834г.
4. Сухоруков В.Д. «Общежитие донских казаков в XVII  и  XVIII  столетиях». Исторический очерк. Новочеркасск. 1892г.
5. Ремизов С.У. История сибирская.1703г.
6. С. Петин «Собственный Его Императорского Величества Конвой». Исторический очерк. СПб. 1899г.
7. Краснов П.Н. «Картины былого Тихого Дона». Исторический очерк. СПб. 1909г.

 

 

 

Престольный праздник святого великомученика Георгия Победоносца в станице Мечетинской станичники отпраздновали 10 мая проведением традиционных для казаков домашних игр – шермиций. Организацией игр занималось Мечётинское отделение Федерации казачьих воинских искусств шермиций (руководитель отделения В.И. Показиев) и администрация Зерноградского района. На правом берегу реки Мечётки было устроено бойное место для состязаний, на котором расположились полосы и мишени для рубки шашкой, площадки для фехтования на шашках и пиках, для метания дротиков, был расстелен ковер для борьбы на ломка и кулачного боя.

Шермиции – это примерные упражнения с оружием, которые донские казаки приурочивали к разным календарным праздникам, состязаясь в скачке на мишень, во владении оружием и конем, устраивали рукопашные состязания. Большинство состязаний, которые развернулись на бойном месте, воссоздавались по этнографическим экспедиционным записям, которые проводились в самой станице Мечетинской, в конце прошлого века. Одни из них дожили до наших дней в виде детских игр, другие уже находились в области стариковской памяти.

Под сенью деревьев была развернута выставка материальной культуры казаков станицы Мечетинской, в которой приняли участие Районный историко-краеведческий музей (руководитель Бережная Л.И.), Мечетинская библиотека семейного чтения (директор Лихобаба Т.Н.), музей Мечетинской средней школы (Звонарева А., Коваленко Н.А.). Жители станицы ознакомились со старинными названиями предметов быта донских казаков, с орудиями труда и традиционным оружием, праздничными состязаниями, которые были в станице Мечетинской, увидели фотографии «Из истории казачьей станицы Мечётинской», многие смогли сами подержать в руках кинжалы, шашки, примерить элементы казачьей справы и даже сфотографироваться с ними.

Игры начались с молебна, который провел иерей местного прихода о.Сергий (Юркин). Казаки реестрового казачьего общества пропели гимн Всевеликого Войска Донского. На играх станичники услышали легенды о происхождении донских казаков, их обычаях, могли наблюдать обряд посажения казачонка на коня, в котором отец посадил в седло представителя старинного казачьего рода Сухарева Константина, повесил на него шашку – символ крепости рода и провел по кругу коня, перед собравшимися стариками и станичниками. Старики: Желтобрюхов Н., Крыжнов А., Гусаков А. благословили казачонка, сказав ему в «Добрый час!» Еще одним родовым казаком в станице стало больше.

Сценки из казачьей жизни представил народный театр СДК (руководитель и участник Батанкин В.А.). Старинные казачьи песни играла женская вокальная группа СДК (руководитель Пысларь С.А., баянист Володин С.Е.). Гостей и участников состязаний приветствовали казачата школьного казачьего ансамбля Мечетинской школы, которые рассказывали стихи, танцевали и пели казачьи песни (ответ. Демьяненко О.И.), казачьи посиделки организовала Земцева Е.В.

С приветственным словом к станичникам обратился руководитель Федерации шермиций Яровой А.В., который рассказал о цели игр, их важности для сохранении мировоззрения и этнодвигательности донских казаков, и пригласил всех желающих на бойное место, для состязаний в ловкости, удали и силе.

Затем начались шермиции – примерные бои с оружием. Казаки разных возрастов рубили мишени в полосе, метали дротики, рубили трудные для рубки мишени, фехтовали на шашках и дротиках. Маленькие казачата впервые попробовали рубить шашкой воду, которую им пускали из глечика. В конце состязаний казаки играли в «Царя», боролись на ломка и бились на кулачки. Победители получали орешки в качестве приза.

11 мая 2013 года на Монастырском урочище, священном для всех казаков месте, находящемся в живописных окрестностях станицы Старочеркасской, в рамках праздника «Красная Горка», прошли VIII Национальные казачьи игры – шермиции. Казаки исторических Донского, Уральского (Яицкого), Кубанского и Терского казачьих войск состязались в традиционных состязаниях по владению традиционным казачьим оружием, а также в джигитовке, борьбе «на ломка» и кулачном бое. В Играх приняли участие донские казаки из ст. Александровской (Ростов-на-Дону), ст. Мечетинской, х. Потапов и х. Рябичев ст. Романовской, хуторов и станиц Зимовниковского юрта, г. Аксая, г. Шахты, кубанские казаки ст. Староминской, терские казаки ст. Горячеводской, уральские казаки из г. Уральска (Казахстан), Саратовской и Самарской общин уральских (яицких) казаков. На шермиции также прибыли украинские казаки из Харьковской области и представители казачьих общин г. Москвы.

Игры начались с молебна, который отслужил настоятель Благовещенского греческого Храма кубанский казак о. Александр (Назаренко). После чего им же был совершен чин благословения воинских оружий. С напутственным стариковским словом к участникам шермиций обратился уважаемый донской казак х. Богураева ст. Усть-Белокалитвенской И.И. Колодкин, прозвучали заветы предков, собранные и опубликованные в 1898г. полковником Войска Донского В.М. Пудавовым. Затем состоялись детские казачьи инициации, на конь были посажены донские казаки Степан Арбузов, Александр Мироненко, уральский (яицкий) казак Матвей Савачаев, кубанский казак Тихон Ильинов.

Отборочную дисциплину шермиций «словесность» судил совет старейшин и наставников Федерации казачьих воинских искусств «Шермиции» — уральский (яицкий) казак Владимиров Евгений Владимирович, кубанский казак Божко Сергей Викторович, представляющий Романовский юрт Войска Донского и уральский (яицкий) казак Пустобаев Андрей Владимирович.

Далее прошли небольшие состязания в конной выездке и джигитовке, победу в которых одержал уральский (яицкий) казак Алексей Сергеевич Ставкин.

В шермициях (рубка полосы, рубка одиночной мишени, бой (шармицы) на шашках и пиках в разных возрастных категориях победу одержали:

Возрастная группа 6-9 лет

Кудеев Алексей, х. Потапов ст. Романовская Донское войско – 1 место;
Соловьян Игорь, г. Москва – 2 место;
Перерва Александр, х. Потапов ст. Романовская Донское войско – 3 место;
Стариков А.С. ВПК «Пересвет», ст. Рассвет Ростовской обл. – 3 место.
Возрастная группа 10-12 лет
Петрашов И., Зимовниковский юрт Донского войска – 1 место;
Беляков Д., Зимовниковский юрт Донского войска – 2 место,
Кардач А., Романовский юрт Донского войска – 3 место.

Возрастная группа 13-14 лет

Поливин Илья, Романовский юрт Донского войска – 1 место.
Апандов Егор, Романовский юрт Донского войска – 2 место.
Кутильвасов Кирилл, Романовский юрт Донского войска – 3 место.
Возрастная группа 15-17 лет.
Подборный Игорь, Романовский юрт Донского войска – 1 место.
Романчук Иван, Романовский юрт Донского войска – 2 место,
Буц Александр, Романовский юрт Донского войска – 3 место.
Возрастная группа 18-20 лет.
Чуприна А., кубанский казак ст. Староминской – 1 место.
Смирнов Г., ВПК «Пересвет», ст. Рассвет Ростовской обл. – 2 место.
Просиченко Д., станица Александровская РКО ВВД – 3 место.

Возрастная группа 21-40 лет

Скакунов Николай, х. Потапов, Романовский юрт – 1 место.
Кирсанов Владимир, г. Уральск Яицкого войска – 2 место
Замалютдинов Валерий, г. Уральск Яицкого войска – 3 место.

По завершению основных состязаний по шермициям, прошли состязания по кулачному бою и борьбе «на ломка». Казаки старше 41 года состязались вне призового фонда в рубке одиночных мишеней, прохождении полосы с шашкой и кинжалом, в бое (шармицах) на шашках и пиках. Все желающие могли обучиться и посоревноваться в стрельбе из традиционного лука (судья донской казак х. Коса ст. Елизаветинской Илья Пшеничнов). По завершении Игр прошло награждение победителей, которые исполнили традиционный танец с оружием, после чего участники Игр со старейшинами шермиций отправились на территорию Стана для совместной беседы.

Особливая благодарность за неоценимый вклад внесенный в Шермичное дело.

Дмитрий Борисанов.
Петр Борисанов. «Гамазея»
Александр Михайлов. «Поход»

Максим Ильинов
Павел Сериков
Сергей Арчединец
Валерий Рязанов
Максим Хмель
Евгений Галицин
О. Александр (Назаренко)
О. Михаил (Вьюнников)
Иван Колодкин
Гниловской хор.
Андрей Зинковский
Вера смотритель камплицы.